Ссылка на ФБ — ficbook.net/readfic/1615193/11504841#part_conte...
Название: Влечение.
Автор: ManyaChka, она же akhCaynaM
Бета: Цумари
Дисклаймер: Я не я и лошадь не моя. И вообще, Сорачи-сенсей – наше всё!!!
Предупреждения: искренне стараюсь писать всё по канону, и всё же как огня боюсь ООС-ности... Тебе судить, дорогой читатель, пронесло или нет ^.^"
Рейтинг:NC-17 PG-13
Пейринг: Гинтоки/Цукуё, фоном Сого/Кагура, Кацура/Икумацу, Матако/Шинске.
Жанр: Романтика, юмор, драма.
Статус: в процессе написания (9 глав).
Размер: макси.
Размещение: исключительно с согласия автора и с этой шапкой.
Взяв с полки новый номер JUMP, Саката быстро пролистал серые страницы еженедельного журнала. Под музыкальное сопровождение, коим служил шелест бумаги, да ненавязчивые завывания о вечной любви дуэта из радиоприёмника, мужчина рассеянно следил, как спешащие сменить друг друга картинки сливаются воедино. Но вот беда: любимое чтиво не вызывало желания скорее углубиться в перипетии судеб оставленных неделю назад героев. Гинтоки вообще с большим трудом вспоминал, на каких драматических событиях застряли персонажи из прошлого выпуска.
Сие небывалое обстоятельство, бесспорно, могло быть воспринято как результат тягчайшей душевной травмы от давешних мытарств. Однако оказия прошмыгнула незамеченной, точно бы и не существовало тех неразрывных уз, что крепко-накрепко связывали сердце благородного мужа с мирами оживших юношеских грёз. А всё почему? Возможно, следовало винить кривое расположение звёзд, вспышки на солнце или магнитные бури. Иной раз кажется, что лишь природные явления способны прояснить затмения в сознании обывателя, поддавшегося какому-нибудь массовому помешательству. Однако была и другая, не менее веская причина невзгод, известная с момента сотворения мира, звучавшая очень ёмко и убедительно.
Все беды от женщин.
Саката мрачно покосился на особу, ставшую источником его головной боли. Та стояла у полки с консервами, придирчиво изучая этикетку банки с фасолью. Очевидно, не удовлетворённая тем, что нашла в описании состава продукта, девушка поспешила вернуть его обратно и вместо оного принялась изучать аналог за производительством иной торговой марки. Должно быть, данный претендент сумел создать более выигрышное впечатление, нежели предшествовавший конкурент, за что заслужил место в тележке избирательной госпожи.
Нет, она определённо сошла с ума, эта женщина. Ещё полтора часа назад, когда она в полоумном состоянии признавала в Гинтоки могущественное божество, ситуация не казалась столь дикой и нелепой. Тогда её поведение оправдывала какая-то вколотая дрянь, а сейчас что? Саката более не сомневался, что скверный эффект усыпившего сознание Цукуё препарата сошёл на нет. К ней вернулся былой хмурый вид, в глазах застыло прежнее холодное сосредоточение, а действия изобличали крайнюю скупость эмоций и рациональность мышления. Одним словом, Цукки вела себя так, словно ничего и не произошло. Точно бы она всего-навсего вернулась со школьной экскурсии по ближайшей префектуре и вдруг вспомнила, что холодильник-то, де, пуст и стоит пополнить его недра. А похищение… Какое ещё похищение? Не было в её биографии такого пункта и точка.
Гинтоки с неожиданным злорадством подумалось, что синяк Цукуё вполне заслужен и справедлив. У этой бездушной девицы хотя бы зачатки совести есть?
Как бы в протест существующей реальности озлобленный взгляд мужчины поспешил вернуться к отпечатанным на дешёвой бумаге картинкам. Однако ситуация лишь усугубилась: страницы зажатого в руках журнала предательски застопорились точнёхонько на главе долбаного «Гинтамана». Судя по всему, явившаяся взору сцена служила окончанием некого сюжетного цикла.
Застывший в пафосной позе античной статуи и кривой, точно римский профиль, Гинта-сан покидал только что спасённую юную деву. Её имя, равно как и лицо, не навевали скучавшему Гинтоки ни единого воспоминания о приключившейся с ней тягостной истории. Наверное, это было что-то очень трогательное и печальное. А может, и нет. Какая разница? С такими, с позволения сказать, «художественными дарованиями», коими обладала рисующая мангу горилла, не мудрено, что героини совершенно не цепляли. Гин-сан с превеликим трудом запомнил разве что Гурако и Пони-чан, да и то последней помогло лишь её разительное сходство с мужиком. На лица остальных баб он, во избежание страшных душевных травм, и вовсе зарёкся не смотреть. У Гинтоки прижилась своя оригинальная система, помогающая отличить одну страхолюдину от другой — по размеру груди. В зависимости от этого критерия они получали от Сакаты не слишком мудрёные имена: «Оппай-сан 2», «Оппай-сан 3», «Оппай-сан 5»… Кажется, нынешняя шла за номером 4.
«— Гинта-сан! — кричит четвёрка. — Я не знаю, как отблагодарить вас за помощь! Вам и только вам одному обязана я жизнью... Ах, постойте, куда же вы?
— Какой прекрасный закат, — меланхолично улыбается протагонист, идя навстречу скрывающемуся за горизонтом светилу. — Увидев эту красоту, можно ли желать о чём-то большем?»
Наверное, именно потому, что Гинтоки так и не увидел этой красоты, он от всей души пожелал и Гинте-сану, и мангаке долгой и мучительной смерти.
Что за издевательство над мозгом читателя? Положим, Саката не стоял в первых рядах фанатов этого убогого сэйнёна, а потому не помнил всех деталей сюжета. Но, мать вашу за ногу, в какой момент истории выяснилось, что Гинта-сан — эманация Будды, перерождение духовного Учителя, отринувшего всё земное во имя просветления?! Или показушное равнодушие героя к своим подвигам, перераставшее в бахвальство с налётом философии, раздражает его одного?!
Саката с упоением заскрежетал плотно сомкнутыми челюстями и до того увлёкся процессом, что едва не проворонил возникшую было опасность стереть эмаль в пыль. Вовремя остановившись, он с шумом, больше подходящим для обвала здания, нежели для соприкосновения друг с другом тонких бумажных страниц, захлопнул журнал.
Конечно, он был несправедлив. Автор «Гинтамана» не первый и не последний, кто воспользовался унылейшим из существовавших штампов, превратив своих героев в возвышенных сверхлюдей.
Вряд ли в мире найдётся хоть один человек, ни разу не встречавший эту парочку на своём жизненном пути. Внешние различия могут отличаться завидным разнообразием, но смысловая основа сохраняет удивительное постоянство и верность шаблону, греющее сердца слезливым простачкам.
Вот стоит Он — отважный Герой, достойнейший представитель мужского пола, с телом воина, сознанием философа, душой поэта, сердцем романтика и финансами арабского шейха. Казалось бы, в обычной жизни человек его положения может признать за собой пару весомых достижений, повинуясь хоть уважению к воспитавшим его родителям и людям, оказавшим решающую поддержку. Но нет, не таков наш Герой! Он, конечно, и не вспомнит, как однажды спас ребёнка из горящего дома или сберёг жизнь барышне, что чуть не погибла под копытами потерявшего контроль скакуна. Думается, даже самый опытный психиатр не смог бы найти причин столь избирательной амнезии, ну да не суть. Гораздо важнее пропавших фрагментов памяти оказывается Страшная Тайна Прошлого, которая неотступно мучала бедолагу, лишала покоя и сна, аппетита и желания жить. Единственное, чего она его не лишала, так это готовности всегда и везде напустить туману, с бескрайним надрывом намекая, как ужасна его Страшная Тайна. Надо полагать, что для страдающего Героя, не признающего даже самой скромной своей добродетели, привычка ломать трагедию и завывать на публике становится единственной отдушиной и смыслом существования. И только когда Герой неистово отвергнет любую помощь и увидит, что его мытарства привели в исступление и отчаяние всех нежно любимых им людей, только тогда он испытывает подлинную радость бытия. Страдать самому и делать глубоко несчастными близких — вот его отрада и отдушина, вот цель, определяющая всю его судьбу.
Таков в общих чертах образ Героя. Но как же быть с Героиней? Не слишком ли велика опасность, что она не сможет дотянуться до идеала сложной внутренней противоречивости при всех внешних признаках слабоумия? Опасения кажутся тем более оправданными, что Герой изначально задал очень высокую планку, а для того, чтобы его очаровать, Героиня должна находиться ещё выше. Возможно ли это? Вне всякого сомнения, да, ведь речь идёт о Ней, о Героине.
Если основная характеристика Героя сводится к тому, что он является ходячей проблемой, то Героиня — магнит, собирающий все возможные неприятности. При таком раскладе невозможно представить, чтобы эти двое с самого начала не проявили друг к другу интерес. Они как инь и ян, тьма и свет, две половинки единого целого, которые не могут существовать одна без другой. Только в присутствии Героини Герой чувствует, что весь его богатый потенциал не пропадает зря. Пока он не знал о её существовании, ему лишь изредка удавалось блеснуть драматическими талантами, театрально заламывая руки и читая мрачные монологи. Но только с её появлением мир обрёл истинные краски.
В отличие от иных окружающих лиц, чёрствых и хладнокровных сухарей, потерявших интерес к потугам Героя уже после 258 акта его бесконечной драмы, Героиня готова лить слёзы до тех пор, пока на Земле не случится второй Всемирный потоп. Все знают, что тело человека на 70% состоит из воды, но мало кто в курсе, что 70% всех вод нашей голубой планеты едва ли сравняются с 30% того запаса жидкости, что накопила Героиня. Одна эта удивительная черта данной хрупкой особы делает ей большую честь и вызывает немалый интерес.
Роковая ошибка, которую может совершить человек, изучающий личность Героини, — это полагать, что он знает о ней всё. К примеру, наблюдая сцену поглощения Героиней завтрак, во время которой она с трудом удерживается от соблазна ежеминутно ронять палочки или случайно воткнуть их себе в глаз, можно сделать ошибочный вывод, будто бы она трогательно беззащитное и наивное существо. Но не верьте, о, не верьте этому обманчивому простодушию! В ней зарыта невероятная сила, имя которой — бескрайняя добродетельность!
Вот, например, ни разу не банальная сцена встречи Героини и Глубоко Несчастного Ребёнка, нуждающегося в помощи сильного покровителя. Что она говорит, когда видит преследующую его погоню? «Держись меня, и мы выберемся из этой передряги!» — радостно сообщает она жертве своего сердечного участия. В такие моменты волей неволей складывается впечатление, будто бы Героиня страдает от прогрессирующей болезни головного мозга, а то и от нескольких сразу. Об этом печальном факте её биографии знают абсолютно все персонажи повествования, начиная от Героя и Отъявленного Злодея, а заканчивая самим автором. Именно поэтому из жалости к бедняжке каждый стремится подсластить пилюлю, заменяя слова «умалишённая», «бестолковая» и «путающаяся под ногами» на «отважная», «самоотверженная» и «добродетельная», вводя читателя в страшное заблуждение.
И вот когда этот трагикомический дуэт оказывается в ситуации «спаситель — спасённый», чего можно от них ожидать? Полноты и искренности чувств? Безыскусного душевного порыва? Может быть, они явят изнанку человеческой души с терзающими её демонами и тенями? Как бы не так! Здешние герои могут броситься в омут с головой, могут творить любые глупости и с умными лицами нести пафосный бред, но поставь их перед сложными и глубокими эмоциями, как они теряют весь свой пыл. Не имея представления, что же им делать с этой неизведанной лакуной чувств, герои тупо решают поступать как всегда, разыгрывая обыкновенный фарс.
Героиня с криками бросается Герою в ноги, поливая ботинки слезами, точно из лейки. Герой сконфужен и раздосадован: ещё бы, ведь натуральная замша очень плохо переносит влагу. Но по сценарию он питает к этой полоумной затаённую симпатию, а потому не может позволить себе пнуть её, отправив в полёт на луну. Поэтому Герой спешит отделаться, вворачивая совершенно неуместную красивую фразочку, из которой фанаты произведения сотворят целый тотем и культ.
А ведь хуже всего то, что ситуация подталкивает делать неправильные выводы. Автор, по простоте душевной верящий, что внушает читателю мысль о бескорыстной помощи, будет жестоко разочарован в своих чаяниях. Публика гораздо охотнее воспримет модель поведения Героини, оказавшейся освобождённой от любых долгов и обязательств. Ну не прелесть ли? Человек взялся разбираться с твоей проблемой ради красоты своей души, а поэтому это не ты чего-то там ему должен, а он обязан благодарить тебя за оказанное содействие в деле его нравственного воспитания. Так то! Ведь дурной пример всегда будет заразительнее положительного.
Гинтоки исторг из себя трагический вздох. Мир — жестокое и несправедливое место. Честно слово, чего ради он рисковал своей жизнью, если в итоге на него забивают массивный болт, а вместо самого банального и простого «спасибо» нагружают неподъёмными пакетами с продуктами? К слову, среди покупок не было ничего, что бы согревало незадачливому спасителю душу, исключая лишь парочку пакетов клубничного молока да старину JUMP. А о том, что он мог отыграться на бессердечной девице, растранжирив её деньги, Саката вспомнил только по выходу из магазина.
Сокрушения необъяснимой рассеянности заняли всё время пути до дома. Когда же они наконец оказались в квартире, Гинтоки поспешил избавиться от тяготившей руки ноши, бросив её у самого входа. До кухни Цукуё пакеты и сама донесёт, не развалится. К слову, зачем она столько всего накупила? Несколько видов рыбы и мяса, три упаковки с яйцами, овощи, фрукты, десятикилограммовый мешок риса… Что за оптовые закупки? Да, для вчерашнего ужина он израсходовал немало продуктов, но не настолько же! А впрочем… Не всё ли равно?
Саката извлёк среди всего добра свои немногочисленные приобретения и прошёл в гостиную. Развалившись на диване и вскрыв пачку с молоком, он было принялся за чтение, но первый же совершённый глоток внёс неожиданные корректировки в его намерения. Оставшееся на языке сладкое послевкусие раскрыло незамысловатую истину — он зверски голоден. И одним клубничным коктейлем тут сыт не будешь.
Досадуя на проснувшийся аппетит, ставший слишком ощутимой помехой заслуженному отдыху, Гинтоки отложил коробку с напитком и журнал на столик, а сам отправился добывать пропитание. Впрочем, хоть он и чувствовал себя ловцом, вышедшим на охоту за дичью, на деле всего-то дошёл до холодильника, в недрах которого таились недоеденные давеча блюда. Он уже было собрался разогреть извлечённые на свет кушанья, когда из-за спины раздался голос:
— Гинтоки.
Даже не подумав развернуться к ней, он продолжил возиться с едой. Как же его достала эта стерва, кто бы знал.
Очевидно, заметив, что мужчина не собирается жаловать её вниманием, Цукуё подошла ближе и встала по правую руку от него. Гинтоки всё ещё делал вид, что не замечает её присутствия, когда она сунула ему под нос толстую пачку денег.
— Забирай и проваливай.
Шок мгновенно стёр из памяти злость, секунду назад властвовавшую над ним. В глубоком потрясении и недоверии он развернулся к ней, едва не задохнувшись от встреченного взгляда.
Холодное презрение. Она смотрела на него, как если бы видела перед собой грязь. Нет, не так. Грязь не способна вызвать у человека столько липкого отвращения. В её глазах он не человек и даже не вещь, а пустое ничтожество.
— Что… — отнявшийся язык отказывался слушаться, и Сакате пришлось прочистить горло, прежде чем продолжить, — что ты несёшь?
— Это твои деньги, ради которых ты так старался. Бери и убирайся прочь.
— Ты спятила?
— Это ты спятил, если думаешь, что я буду жить под одной крышей с подонком, вроде тебя, — прошипела Цукуё, зло блеснув глазами. — Пошёл вон.
— Ты маленькая… дрянь… — Проснувшаяся ярость слишком быстро нашла проторённый путь к сознанию, и сдерживать рвавшуюся наружу агрессию стало попросту невыносимо. Он ей не ручная шавка, чтобы сносить любые выходки. — Что ты несёшь?
— Я не буду жить с тем, кто собирается использовать меня как разменную монету с якудза. Я не продажная девка и не товар. Если хотел получить денег, то забирай эти и сгинь.
— Ты соображаешь, на кого тявкаешь? — прорычал Саката. — Я тебя спас, а ты…
— Спас? — саркастический возглас, в котором каждый звук так и сочился ядом, оборвал его на полуслове. — Меня? Если ты кого и спасал, так только собственную шкуру. Захотел поиграть на два фронта? Пожалуйста! Но не смей… Не смей вмешивать в это дерьмо меня и моего отца! — Её голос сорвался, зазвенев неприкрытой враждой и отчаянием.
— Цукуё, что ты… — Странный крик практически отрезвил пошедший вразнос мозг. В каком-то неосознанном стремлении он потянул к ней руку, но тут…
По кухне разнёсся оглушительный хлопок. Картинка перед глазами помутнела и поплыла цветными пятнами. Саката на автомате сжал в кулаке то, что девушка запустила ему в лицо.
Цукуё трясло мелкой дрожью, грудь тяжело вздымалась, а вырывавшееся дыхание казалось хриплым и болезненным. Мужчина перевёл глаза на собственную руку. Так и есть. Девчонка кинула ему в лицо деньги. Залепи она пощёчину, не было бы так оглушительно больно.
Гнев захлестнул неистовой ревущей волной. Впервые в жизни Гинтоки испытывал яростное, неконтролируемое желание ударить девушку. Наотмашь, чтобы не устояла на ногах, обессиленно падая на пол. Чтобы на скуле выступило красное пятно, а из разбитой губы потекла тонкая струйка крови. Чтобы по щекам бежали слёзы, а в глазах застыл страх и трепет. Чтобы навалиться, грубо вдавить в пол, задрать юбку и…
В последней попытке сохранить человеческий облик, Гинтоки впился свободной рукой в столешницу кухонной тумбы. Древесина угрожающе затрещала, но он не слышал. Полный ненависти взгляд прожигал застывшую перед ним Цукуё.
Нет, долго он так не продержится и попросту прибьёт эту тварь. Или сделает что-то гораздо хуже.
Мысли ринулись к неконтролируемой тьме, к худшей стороне личности, связанной с лютыми инстинктами. Последнее, на что хватило сил, прежде чем перейти столь близкую сейчас грань безумия, — сорваться с места и, не оглядываясь, покинуть кухню. Затем в коридор, обуться, накинуть куртку и выскочить из квартиры, хлопнув дверью. А в следующую минуту бежать по лестнице вниз, задыхаясь от бешенства и рвущегося наружу животного позыва.
Больше он не вернётся. Никогда.
*******************
Который час? Сколько времени она вот так простояла? И… он ушёл?
Цукуё как во сне дошла до двери. Сапоги и куртка исчезли, один лишь позабытый в спешке красный шарф остался небрежно брошенным на тумбочке. Девушка всхлипнула, но тут же отчаянно тряхнула головой.
Нет, она не будет жалеть. Ни себя, ни его. Если теперь он её возненавидел, то всё хорошо. Могла ли она ожидать такого исхода? Честно говоря, ей до сих пор не верилось, что он ушёл так быстро, так легко. Неужели она смогла так глубоко его задеть?..
В памяти ожило его лицо, его горящий бешенством взгляд. Багряные, точно открытая рана, глаза беспощадно прожигали душу. Даже теперь, когда его не было рядом, Цукуё чувствовала, как по телу скользят языки пламени, парализуя и лишая голоса, обрекая чувствовать, как от жара покрывается волдырями и лопается кожа. Она точно ведьма на костре, вот только совершенно немая, не способная хоть призрачно облегчить боль криком.
Девушка прикрыла глаза. Глубоко вздохнула и выдохнула. Затем подошла к двери и проверила замок. Как и думала, не заперто. Достав из своей сумки ключ, она просунула его в скважину и повернула несколько раз. Закончив с нехитрым делом, Цукуё пошла обратно, лишь на мгновение замешкавшись, зацепившись взглядом за алый шарф. Что ей с ним делать? Оставить себе? Выкинуть? Девушка помотала головой. Нет, потом, всё потом. Сейчас это совершенно неважно.
Зайдя в гостиную, Цукуё уселась на краешек дивана. Идти в свою комнату совершенно не хотелось, как если бы она стала совершенно чужой. Хотя разве то же самое не касалось всей квартиры? Иначе с чего бы претила мысль расположиться на мягкой софе поудобнее, позволив себе хоть немного расслабиться?
Цукуё тут же поднялась. В голове пусто, ни единой мысли, что ей теперь делать. Чем она обычно занималась после отъезда отца? Готовкой? Нет, сейчас её воротит от одного упоминания о запахах и вкусах. Уроки? Но их больше незачем делать. По дороге домой Цукки всё рассчитала: она прогонит сенсея, а весь срок до возвращения Джираи проведёт не выходя из дома. Да, чтобы придумать план похуже надо ещё постараться, но ей всё равно. Зато не пострадает Гинтоки и 3-Z. Цукуё верила, что отец её поймёт. Чем бы ни закончилась эта история, он будет знать: его дочь не могла поступить иначе, допустив смерть к тем, за кого отдала бы и жизнь.
Что же тогда оставалось? Цукуё подошла к книжному шкафу и сняла с полки первую попавшуюся книгу. Усевшись на пол, она привалилась спиной к дивану, открыв том на случайной странице.
«Профессор пришёл к заключению, что, кроме бусидо — этого специфического достояния Японии, иного пути нет. Бусидо ни в коем случае нельзя рассматривать как узкую мораль островного народа. Напротив, в этом учении содержатся даже черты, сближающие его с христианским духом стран Америки и Европы»*.
Цукуё вновь пробежалась по строчкам взглядом, но слова и их смысл отказывались идти рука об руку. Нахмурившись, она прочла их ещё и ещё раз, пока с удивлением не заметила расположившиеся по соседству «бусидо» и «христианство». Какая причудливая мысль — сопоставлять воинские предписания и религию. Автор, кем бы он ни был, человек чудаковатый.
От дальнейшего чтения отвлекла мысль, что очень хочется пить. Облизав пересохшие губы, Цукки поднялась на ноги и прошла до кухни. Поставив воду кипятиться, она раскрыла подвесной шкафчик, достав банку с зелёным чаем. Поискав глазами заварной глиняный чайник, она нашла его на сушилке для посуды. От нечего делать девушка взяла его в ладони, вертя в руках и разглядывая до тех пор, пока не подоспел кипяток. Цукуё знала, что зелёный чай не переносит стоградусной температуры, теряя многие ценные свойства, однако ждать совершенно не хотелось, а потому, обдав стенки горячей водой, засыпала в распаренный чайник листья и залила их. Подождав пару минут, она слила первую заварку и вновь плеснула внутрь кипяток. Маясь от ожидания, затянула незамысловатую песенку, незаметно подхваченную от Шинпачи, что часто мурлыкал себе под нос хиты Оцу-чан.
Наконец положенное время истекло, и девушка налила чай в чашку. Она уже хотела уйти из кухни, когда взгляд сам собой переместился на груду стоявших поверх столешницы контейнеров с едой. И точно, никто ведь их не убирал.
Поставив чашку, Цукуё принялась складывать пищу в холодильник. Закончив, она поспешила вернуться в гостиную и занять прежнее место, продолжив чтение.
«В эту секунду профессор случайно взглянул на колени дамы. На коленях лежали её руки, державшие носовой платок. Разумеется, само по себе это ещё не было открытием. Но тут профессор заметил, что руки у дамы сильно дрожат. Он заметил, что она, вероятно, силясь подавить волнение, обеими руками изо всех сил комкает платок, так что он чуть не рвётся. И, наконец, он заметил, что в тонких пальцах вышитые концы смятого шёлкового платочка подрагивают, словно от дуновения ветерка. Дама лицом улыбалась, на самом же деле всем существом своим рыдала».
Сильная сцена. Наверное, так и надо описывать серьёзные потрясения и переживания — простыми и ясными словами. Человек, создавший эти строки, хорошо понимает людей. А ей очень хочется пить.
Отложив книгу, Цукуё поднялась с пола, прошла на кухню, взяла чашку и подошла к заварочному чайнику. К немалому удивлению он был горячим. Девушка озадаченно захлопала глазами. Разве Гинтоки заваривал чай? А если и так, как же он до сих пор не остыл? Странно.
Пожав плечами, Цукуё налила душистый напиток в посуду и хотела покинуть кухню, но тут зазвонил телефон. Оставив чашку на столе, девушка прошла в прихожую и сняла трубку. На том конце провода послышался незнакомый мужской голос, желавший поговорить с неким господином Танакой. Цукуё вежливо известила человека, что он ошибся номером, на что получила извинения за беспокойства и короткое прощание. Легонько улыбнувшись неизвестно чему, Цукуё вернулась за прерванное занятие, вновь углубившись в книгу.
«Профессор, полагая, что гостья не пьёт чай из застенчивости, решил, что лучше самому подать пример, чем назойливо, нудно угощать, и уже собирался поднести ко рту чашку чёрного чая. Но не успела чашка коснуться мягких усов, как слова дамы поразили профессора. Выпить чай или не выпить?.. Эта мысль на мгновение обеспокоила его совершенно независимо от мысли о смерти юноши. Но не держать же чашку у рта до бесконечности!»
Метания профессора были не вполне понятны Цукуё, но зато зародили желания отведать чаю. Пустившись с этой мыслью на кухню, она выкинула из заварника имевшиеся листья — мало ли, сколько они там лежат — и поспешила включить электрочайник. Но странное дело, вода в нём оказалась ровно той температуры, что требовалась для заваривания зелёного чая.
Минут десять спустя напиток был готов к употреблению. Цукуё подошла к шкафчику с посудой, но не нашла в нём любимых керамических чашек цвета красной глины, покрытых светлой глазурью. А ведь их было три штуки. Куда же все разом подевались?
Она повернулась к сушилке, но та была совершенно пуста. В лёгкой растерянности Цукуё обежала кухню взглядом и застыла. Чашки стояли на столе: одна с левого края, другая — практически по центру. Подойдя к ним, девушка испуганно вздрогнула, обнаружив в каждой чай. Трясущимися руками она вылила содержимое в раковину, ополоснула и тщательно вытерла, убрав одну на полку, а в другую налив свежую заварку. Мучаясь страшной жаждой, выпила чай одним глотком, не обратив внимания на слёзы, выступившие из-за ободравшего горло горячего жжения. В чайнике хватало ещё на одну чашку, с которой Цукуё решила справиться за чтением.
«Каждый раз, опуская книгу на колени, профессор думал о жене, о фонаре-гифу, а также о представленной этим фонарём японской культуре. Профессор был убеждён, что за последние пятнадцать лет японская культура в области материальной обнаружила заметный прогресс. А вот в области духовной нельзя было найти ничего, достойного этого слова. Более того, в известном смысле замечался скорее упадок».
Девушка оторвалась от отпечатанных на бумаге строчек и потянулась за чашкой, но рука зависла в воздухе, не достигнув цели.
Только сейчас Цукуё заметила стоявшую на столе упаковку клубничного молока и раскрытый номер JUMP. Но по-настоящему напугали вовсе не они, а две совершенно одинаковые чашки с чаем. И если вторая только что принесена из кухни, то первая появилась прежде, чем она достала книгу с полки и уселась читать.
Задыхаясь от ужаса, Цукуё сжалась в комок, пальцами зарываясь в растрёпанные волосы. Голова разрывалась от кошмарных образов воспоминаний, несущих страх и отчаяние одиночества. Медленно раскачиваясь из стороны в сторону, точно полоумная, она тихо заскулила совершенно чужим тонким голосом. Протяжный вой сменился приглушёнными рыданиями и всхлипами, сломившими болезненный дух истерзанной девушки.
*******************
Он шёл, с силой вдавливая подошву и тут же отталкиваясь, выбрасываясь вперёд, точно под ногами лежал не жёсткий асфальт, а пружинящий батут. Шаг твёрдый, неровный, скачкообразный, будто нервное напряжение можно избыть из тела, как пыль из грязного мешка, если хорошенько встряхнуть. Занемевшие пальцы крепче сжали пухлую пачку денег, бесцельно комкая бумагу, пропитывая потом от взмокшей ладони, хотя тело и жалил промозглый озноб. Он мог бы идти так вечно: без мыслей, без чувств, без смысла.
В голове — хаотичное копошение звуков, возня, жужжание, крики. Мир потух, как гаснут в конце представления освещающие сцену софиты, а переливающийся радужным блеском хрусталь на роскошной люстре в центре зала засыпает мёртвым сном. Картинка перед глазами надтреснула, и глубокий разлом пополз вниз, на ходу обрастая сетью ломаных кривых, словно что-то разъедало поверхность изображения изнутри. Грубая линия кракелюр прорезала краску, и теперь она слезала иссохшимися лохматыми клочьями, за которыми багровел наспех закрашенный подмалёвок.
Он рвался вперёд, совершенно позабыв, что оставил позади. Люди, вещи и образы, казавшиеся понятными, разом обесценились, потеряв форму и содержание. Дорога, что вела вперёд, дома по обе её стороны, мужчины и женщины, спешащие куда-то — он видел их, но не различал меж собой, словно по отдельности они и не существовали. Казалось, точно ему показывают зажёванную плёнку, вынуждая до острой рези в глазах следить за скачками одних и тех же зацикленных кадров...
...Сквозь протяжный вой пробивается влажное чавканье грязи, раздувающейся склизкими пузырями, лопающимися с громким хлюпаньем, разлетаясь бурыми брызгами под ногами. Сильный толчок, за ним другой, третий, и вот земля исполосована, точно огромная лапа рвёт её изнутри. Тёмные борозды разрастаются, проглатывая срывающиеся с обвисших краёв комья почвы, возбуждённо дрожа от удовольствия и предвкушения. Треск заполняет собой всё пространство, отдаваясь пульсирующей болью в висках, подкатываясь к горлу острой тошнотой. Лёгкие не справляются, и кажется, что он вот-вот загнётся от удушья. Но паника давит сильнее физической слабости, и он плетётся, еле влача ноги, пока не спотыкается о проломленную глыбу асфальта, вылезшую посреди дороги, точно выкорчеванный пень.
Падая, он выставляет вперёд руки, чем спасает голову от неминуемого удара, хоть и ценой содранной с ладоней кожи. Он поворачивает кисти вверх и видит сочащуюся кровь, мешающуюся с угольно-чёрной пылью. Воздух переполняется душным запахом перегноя, живот скручивает резкий спазм, и мокрая от пота рубашка липнет к выгнутой дугой спине. Судорожный вздох, перед глазами мигают белые пятна и яркие вспышки, среди которых, возможно, затесалась и его душа, исторгнутая из тела, пока выворачивающиеся наизнанку внутренности подгоняли новые приступы рвоты.
Он стоял на коленях и клонил голову так низко, что концы жёстких белёсых волос вывозились в песке, стелившемся плотной дымкой у самой земли, как мошкара, копошащаяся над поверхностью пруда. Шершавые песчинки ложились на язык при каждом тяжёлом вдохе, мешаясь с желчной горечью, провоцируя сухой кашель. Он приподнялся и с отвращением сплюнул, черня минутную слабость последними словами. Осознавая, что лишь зря теряет время, вскочил на ноги и, игнорируя слабость и головокружение от истощения организма, ринулся вперёд.
Подземные толчки усиливались, угрожающе креня тротуар под подошвой, делая каждый последующий шаг всё более шатким и неустойчивым. Но страх подстёгивал гибкой плетью, разветвлённой на дюжину хвостов, каждый из которых оканчивался железными крючками. Впиваясь в тело, они не причиняли так много боли, как тогда, когда резким движением отрывались от кожи, вырывая кровоточащие куски плоти.
Жаль, что жизнью нельзя обменяться, как, например, меняется коллекционными карточками «Yu-Gi-Oh» детвора из младшей школы. «Отдам свою Морковку-Чемпиона за Номер-107*. — Ты шутишь? В какой вселенной морковь не уступает в цене роботу-дракону? Вот подгонишь левую ногу и правую руку Запечатанного Демона*, тогда и поговорим!»
— Хочешь предложить свою жизнь обречённому на смерть? Это попытка спасти или навек проклясть?
Голос мелодичный, слегка вкрадчивый, но неизменно проникнутый теплотой. Чего не скажешь о лице: посмертная гипсовая маска, снятая с покойника, и та выглядит живее добродушной улыбки, прибитой к бескровному лику, как редкая бабочка приколота к доске энтомолога.
— С годами люди умнеют, набираются жизненного опыта и сил, чтобы однажды взять ответственность за совершённые ошибки. Вижу, к тебе это не относится. — От непринуждённого смеха учителя в жилах стыла кровь. Напряжение выкручивало суставы и сводило мышцы тягучей ломкой, перемалывавшей волю в сухую крошку, бесцветный порошок.
— Заткнись, — угрожающе прорычал Гинтоки, подаваясь корпусом вперёд, расставляя ноги шире, а правой заступая вперёд, готовясь к нападению. Собеседник наблюдал за его действиями с нескрываемым интересом и тем умилённым благодушием, с коим присуще хвалить ребёнка за красочную мазню, окрещённую юным дарованием гоночной машиной.
— Превосходно! Пусть и безоружный, ты готов ломать кости и душить противника голыми руками. А где не достаточно рук, там всегда можно впиться зубами и терзать противника, как дикий зверь. Признаться, я лишь сейчас понимаю, сколько времени потратил впустую, обучая тебя владению мечом.
— Ложь. Он бы никогда не сказал такого.
— Откуда тебе знать? Должно быть, теперь, когда меня нет, легко гордиться тем, как хорошо ты меня понимал. Где проходит граница самообмана? Быть может, ты сам хотел моей смерти? Испугался, что однажды и я, единственный по-настоящему близкий человек, отвернусь от того, кому нет места ни в одном из шести миров*? Полагаю, можно поздравить тебя с тем, как удачно сложились обстоятельства.
Гинтоки не ответил, но глаза, намертво прикованные к улыбающемуся собеседнику, потемнели от пустой, выжигающей душу ненависти.
— Не знаю, какая кармическая цепочка привела к появлению выкидыша, вроде тебя. Не человек, не демон, не животное… Помнишь, я рассказывал о горе Сумеру и населяющих её альбиносах*? Ты делал вид, будто не слушаешь, но даже беглого взгляда хватало, чтобы раскрыть неумелое притворство. Равнодушие и скука сходили с лица, ты опускал веки, и мир зримый, мир пустых надежд и иллюзий исчезал, уступая место видениям другой земли, не столь красочной и шумной, но полной мягкого света и тепла… Из жалости я рассказывал сказки, что так тебе нравились, но в душе мы оба знали: они не про тебя. Мальчик с глазами убийцы, падший дух из глубин ада в теле ребёнка... И это с тобой мне следовало поменяться жизнями? Смешно. Смерть милосердней судьбы безымянного выродка, заброшенного в почву, на которой ему не прорости.
Нижняя челюсть мужчины с сухим щелчком опала к груди, подрагивая и болтаясь, словно слетевшая с петель дверь. Рот разверзся неестественно широко, и алые стенки глотки, блестящие и влажные, напоминали открытую язву, сочившуюся гноем и кровью. Из горла вырвался кашляющий смех, и челюсть накренилась ещё ниже, отчего захлёбывающийся надрывным хрипом звук всё больше походил на собачий лай...
— Ну-ну, Кирин, успокойся! Что на тебя нашло?
Оглушительный шум сердцебиения, отдававшийся в ушах звоном оголтело колотившей по алюминиевой кастрюле поварёшки, вывел Гинтоки из транса. Сознание постепенно возвращало предметам законные очертания, заменив учителя красавцем-лабрадором с лоснящейся шерстью, в свете фонаря отливавшей золотом. Выгнув спину и низко клоня голову, пёс напряжённо кривил мягкие губы, обнажая острые клыки и коротенькие зубы. Низкое горловое рычание сквозило странной внутренней борьбой, будто агрессия претила духу животного, и одна безысходность подталкивала угрожать противнику нападением. Собака то и дело беспокойно косилась на хозяйку, почтенную, но весьма энергичную пухлощёкую даму, словно справляясь о её благополучии.
— Ума не приложу, что это с ним, — суетливо причитала женщина, — раньше он никогда себя так не вёл. Извините за беспокойство.
Она поспешно поклонилась Гинтоки, искренне сожалея о поведении питомца. Однако жест, что для любого человека — лишь форма вежливость, подействовал на разгорячённого пса, как удар палкой. Резко вскинув голову, он зашёлся пронзительным лаем. Шерсть по позвоночнику вздыбилась жёсткой щетиной, точно иголки у дикобраза, яростная гримаса перекосила от природы вытянутую морду, вдавив её к переносице грядой нависавших складок. Челюсть распахивалась и смыкалась с громким клацаньем, с неё свисали и срывались к земле прозрачные капли густой слюны. Но больше всего завораживал взгляд: выкатившиеся далеко вперёд глаза позволяли отчётливо рассмотреть, что в чёрных зрачках, окружённых узкой карей каймой, разлилась дикая, стихийная злоба. Не пошлая людская мстительность, но чистый инстинкт, лишённый примеси жестокости из удовольствия.
— Кирин, место! Сидеть! — впустую прикрикивала женщина, насилу удерживая рвущуюся собаку. Рассердившись на своевольное животное, что не казалось хоть сколько-нибудь заинтересованным волей хозяйки, она в сердцах воскликнула: — Вот негодник! Останешься сегодня без ужина, а ночь проведёшь в конуре на улице!
— Хороший у вас пёс, верный.
Саката усмехнулся самому себе, поспешно отходя в сторону. Лишившись причины стресса, собака быстро успокоилась и обернулась к хозяйке, ликующе гавкнув и завиляв хвостом. Дама ещё пыталась отчитывать питомца по всей строгости, однако с каждым словом дребезжавшая от наигранного гнева интонация теплела, вылившись в умилённое воркование.
Гинтоки с минуту стоял, отстранённо наблюдая за окончанием сцены, происходившим без его участия, после чего развернулся и пошёл прочь. Кирин, да? Мифический зверь, отделяющий правду от лжи, встающий на защиту невиновных. Какая ирония — встретить его именно теперь, когда он бросил девчонку на произвол судьбы.
Мужчина скривился, сознав, что всё ещё сжимает в руке пачку денег. Сунув её в карман, он взамен извлёк мобильный телефон и, найдя нужный номер, нажал кнопку «вызов». В трубке послышались оптимистичные гудки, прервавшиеся ещё более оптимистичным голосом:
— Ха-ха-ха-ха-ха, Кинтоки, друг, вот так новость! Нечасто ты звонишь поболтать по душам!
— Я насчёт малолетки.
— Совет да любовь! Возраст согласия в Токио — 17 лет, стало быть, нет никаких рисков, что аудиенция твоего даймё* в замке химэ-сама потерпит фиаско…
— Ищи ей другую няньку, готовую выносить истерики и крики. Меня это больше не касается.
Воцарившееся молчание затянулось надолго, и Гинтоки уже собрался прервать звонок, когда из трубки раздался непривычно спокойный голос Тацумы:
— Надумай я спросить о причинах такого решения, ты же мне не ответишь, так?
— Именно. — Криво усмехнулся Саката.
— Кроме того, выбирая между бесплодными спорами с тобой и любовью милашки Орьё-чан, — на заднем плане послышались ласковые заверения объяснить Тацуме истинный смысл выражения «любовь до гроба», — я обязан отдать предпочтение своей ненаглядной. Ты же знаешь, как строптивы девушки из кябакура*: только отвернёшься, а они уже вытряхивают деньги из какого-то другого толстосума.
— Кладу трубку.
— Нет, подожди! — Сакамото явно забеспокоился. Послышалась какая-то возня, сопение и бубнёж, прилично расшатавшие нервы Сакаты, не слишком расположенного следить за бессмысленными трепыханиями старого приятеля. Однако прежде чем Гинтоки успел озвучить все известные ему речевые обороты, существование которых не признаёт цензура, собеседник удовлетворённо хмыкнул и бодрым тоном огласил: — Так! Прежде, чем жизнь разведёт вас с химэ-сама по разным берегам реки, скажи мне вот что: ты сейчас где?
— Где? — переспросил Саката, не особо рассчитывавший получить такой вопрос, а потому на автомате выдав своё местоположение.
— Отлично, недалеко от метро! Подходи на станцию минут через 15, один из моих людей передаст тебе особый презент.
— Отвяжись. Я сыт по горло чужими подачками…
— Что, и от хорошей порнушки откажешься?
— Чё?
— Тебе явно надо расслабиться, снять напряжение, а это беспроигрышный вариант…
— Беспроигрышный вариант — это взять твой подарок и, пользуясь правилом буравчика, запихнуть его в…
— Ты должен это увидеть, — Тацума говорил тихо и задумчиво. Должно быть, поэтому за его словами остро чувствовалось второе дно и какая-то дикая, чужеродная ему усталость. — Когда посмотришь, тогда… тогда и поступай, как знаешь. Против воли тебя всё равно не удержишь.
«Профессор пришёл к заключению, что, кроме бусидо...» — здесь и далее цитаты по рассказу Акутагавы Рюноскэ «Носовой платок».
Отдам свою Морковку-Чемпиона за Номер-107 — речь идёт вот об этом:
Морковка-Чемпион — i.ebayimg.com/00/s/MTYwMFgxMTA5/z/nacAAOSw8vZXL...$_3.jpg
Номер-107 — i.ebayimg.com/00/s/MTAwMFg3NTA=/z/f50AAOSwgApW~...$_3.jpg
Запечатанный демон — g-search1.alicdn.com/bao/uploaded/i2/TB196zVKFX...!!2-item_pic.png
Шесть миров — согласно буддийской концепции, жизнь в колесе сансары обрекает на муки бесконечного перерождения и вращения среди шести уровней бытия: 1. Мир богов; 2. Мир демонов и полубогов; 3. Мир людей; 4. Мир животных; 5. Мир голодных духов; 6. Мир адских существ.
Гора Сумеру и населяющие её альбиносы — рай и его обитатели в буддийском понимании.
Даймё — титул князя в средневековой Японии, владельца земель и господина для служивших ему самураев.
Кябакура — японский хост-клуб. Именно в таком заведении работает Отаэ.
Название: Влечение.
Автор: ManyaChka, она же akhCaynaM
Бета: Цумари
Дисклаймер: Я не я и лошадь не моя. И вообще, Сорачи-сенсей – наше всё!!!
Предупреждения: искренне стараюсь писать всё по канону, и всё же как огня боюсь ООС-ности... Тебе судить, дорогой читатель, пронесло или нет ^.^"
Рейтинг:
Пейринг: Гинтоки/Цукуё, фоном Сого/Кагура, Кацура/Икумацу, Матако/Шинске.
Жанр: Романтика, юмор, драма.
Статус: в процессе написания (9 глав).
Размер: макси.
Размещение: исключительно с согласия автора и с этой шапкой.
Глава 9 (часть 1)
Глава 9 (часть 1)
Взяв с полки новый номер JUMP, Саката быстро пролистал серые страницы еженедельного журнала. Под музыкальное сопровождение, коим служил шелест бумаги, да ненавязчивые завывания о вечной любви дуэта из радиоприёмника, мужчина рассеянно следил, как спешащие сменить друг друга картинки сливаются воедино. Но вот беда: любимое чтиво не вызывало желания скорее углубиться в перипетии судеб оставленных неделю назад героев. Гинтоки вообще с большим трудом вспоминал, на каких драматических событиях застряли персонажи из прошлого выпуска.
Сие небывалое обстоятельство, бесспорно, могло быть воспринято как результат тягчайшей душевной травмы от давешних мытарств. Однако оказия прошмыгнула незамеченной, точно бы и не существовало тех неразрывных уз, что крепко-накрепко связывали сердце благородного мужа с мирами оживших юношеских грёз. А всё почему? Возможно, следовало винить кривое расположение звёзд, вспышки на солнце или магнитные бури. Иной раз кажется, что лишь природные явления способны прояснить затмения в сознании обывателя, поддавшегося какому-нибудь массовому помешательству. Однако была и другая, не менее веская причина невзгод, известная с момента сотворения мира, звучавшая очень ёмко и убедительно.
Все беды от женщин.
Саката мрачно покосился на особу, ставшую источником его головной боли. Та стояла у полки с консервами, придирчиво изучая этикетку банки с фасолью. Очевидно, не удовлетворённая тем, что нашла в описании состава продукта, девушка поспешила вернуть его обратно и вместо оного принялась изучать аналог за производительством иной торговой марки. Должно быть, данный претендент сумел создать более выигрышное впечатление, нежели предшествовавший конкурент, за что заслужил место в тележке избирательной госпожи.
Нет, она определённо сошла с ума, эта женщина. Ещё полтора часа назад, когда она в полоумном состоянии признавала в Гинтоки могущественное божество, ситуация не казалась столь дикой и нелепой. Тогда её поведение оправдывала какая-то вколотая дрянь, а сейчас что? Саката более не сомневался, что скверный эффект усыпившего сознание Цукуё препарата сошёл на нет. К ней вернулся былой хмурый вид, в глазах застыло прежнее холодное сосредоточение, а действия изобличали крайнюю скупость эмоций и рациональность мышления. Одним словом, Цукки вела себя так, словно ничего и не произошло. Точно бы она всего-навсего вернулась со школьной экскурсии по ближайшей префектуре и вдруг вспомнила, что холодильник-то, де, пуст и стоит пополнить его недра. А похищение… Какое ещё похищение? Не было в её биографии такого пункта и точка.
Гинтоки с неожиданным злорадством подумалось, что синяк Цукуё вполне заслужен и справедлив. У этой бездушной девицы хотя бы зачатки совести есть?
Как бы в протест существующей реальности озлобленный взгляд мужчины поспешил вернуться к отпечатанным на дешёвой бумаге картинкам. Однако ситуация лишь усугубилась: страницы зажатого в руках журнала предательски застопорились точнёхонько на главе долбаного «Гинтамана». Судя по всему, явившаяся взору сцена служила окончанием некого сюжетного цикла.
Застывший в пафосной позе античной статуи и кривой, точно римский профиль, Гинта-сан покидал только что спасённую юную деву. Её имя, равно как и лицо, не навевали скучавшему Гинтоки ни единого воспоминания о приключившейся с ней тягостной истории. Наверное, это было что-то очень трогательное и печальное. А может, и нет. Какая разница? С такими, с позволения сказать, «художественными дарованиями», коими обладала рисующая мангу горилла, не мудрено, что героини совершенно не цепляли. Гин-сан с превеликим трудом запомнил разве что Гурако и Пони-чан, да и то последней помогло лишь её разительное сходство с мужиком. На лица остальных баб он, во избежание страшных душевных травм, и вовсе зарёкся не смотреть. У Гинтоки прижилась своя оригинальная система, помогающая отличить одну страхолюдину от другой — по размеру груди. В зависимости от этого критерия они получали от Сакаты не слишком мудрёные имена: «Оппай-сан 2», «Оппай-сан 3», «Оппай-сан 5»… Кажется, нынешняя шла за номером 4.
«— Гинта-сан! — кричит четвёрка. — Я не знаю, как отблагодарить вас за помощь! Вам и только вам одному обязана я жизнью... Ах, постойте, куда же вы?
— Какой прекрасный закат, — меланхолично улыбается протагонист, идя навстречу скрывающемуся за горизонтом светилу. — Увидев эту красоту, можно ли желать о чём-то большем?»
Наверное, именно потому, что Гинтоки так и не увидел этой красоты, он от всей души пожелал и Гинте-сану, и мангаке долгой и мучительной смерти.
Что за издевательство над мозгом читателя? Положим, Саката не стоял в первых рядах фанатов этого убогого сэйнёна, а потому не помнил всех деталей сюжета. Но, мать вашу за ногу, в какой момент истории выяснилось, что Гинта-сан — эманация Будды, перерождение духовного Учителя, отринувшего всё земное во имя просветления?! Или показушное равнодушие героя к своим подвигам, перераставшее в бахвальство с налётом философии, раздражает его одного?!
Саката с упоением заскрежетал плотно сомкнутыми челюстями и до того увлёкся процессом, что едва не проворонил возникшую было опасность стереть эмаль в пыль. Вовремя остановившись, он с шумом, больше подходящим для обвала здания, нежели для соприкосновения друг с другом тонких бумажных страниц, захлопнул журнал.
Конечно, он был несправедлив. Автор «Гинтамана» не первый и не последний, кто воспользовался унылейшим из существовавших штампов, превратив своих героев в возвышенных сверхлюдей.
Вряд ли в мире найдётся хоть один человек, ни разу не встречавший эту парочку на своём жизненном пути. Внешние различия могут отличаться завидным разнообразием, но смысловая основа сохраняет удивительное постоянство и верность шаблону, греющее сердца слезливым простачкам.
Вот стоит Он — отважный Герой, достойнейший представитель мужского пола, с телом воина, сознанием философа, душой поэта, сердцем романтика и финансами арабского шейха. Казалось бы, в обычной жизни человек его положения может признать за собой пару весомых достижений, повинуясь хоть уважению к воспитавшим его родителям и людям, оказавшим решающую поддержку. Но нет, не таков наш Герой! Он, конечно, и не вспомнит, как однажды спас ребёнка из горящего дома или сберёг жизнь барышне, что чуть не погибла под копытами потерявшего контроль скакуна. Думается, даже самый опытный психиатр не смог бы найти причин столь избирательной амнезии, ну да не суть. Гораздо важнее пропавших фрагментов памяти оказывается Страшная Тайна Прошлого, которая неотступно мучала бедолагу, лишала покоя и сна, аппетита и желания жить. Единственное, чего она его не лишала, так это готовности всегда и везде напустить туману, с бескрайним надрывом намекая, как ужасна его Страшная Тайна. Надо полагать, что для страдающего Героя, не признающего даже самой скромной своей добродетели, привычка ломать трагедию и завывать на публике становится единственной отдушиной и смыслом существования. И только когда Герой неистово отвергнет любую помощь и увидит, что его мытарства привели в исступление и отчаяние всех нежно любимых им людей, только тогда он испытывает подлинную радость бытия. Страдать самому и делать глубоко несчастными близких — вот его отрада и отдушина, вот цель, определяющая всю его судьбу.
Таков в общих чертах образ Героя. Но как же быть с Героиней? Не слишком ли велика опасность, что она не сможет дотянуться до идеала сложной внутренней противоречивости при всех внешних признаках слабоумия? Опасения кажутся тем более оправданными, что Герой изначально задал очень высокую планку, а для того, чтобы его очаровать, Героиня должна находиться ещё выше. Возможно ли это? Вне всякого сомнения, да, ведь речь идёт о Ней, о Героине.
Если основная характеристика Героя сводится к тому, что он является ходячей проблемой, то Героиня — магнит, собирающий все возможные неприятности. При таком раскладе невозможно представить, чтобы эти двое с самого начала не проявили друг к другу интерес. Они как инь и ян, тьма и свет, две половинки единого целого, которые не могут существовать одна без другой. Только в присутствии Героини Герой чувствует, что весь его богатый потенциал не пропадает зря. Пока он не знал о её существовании, ему лишь изредка удавалось блеснуть драматическими талантами, театрально заламывая руки и читая мрачные монологи. Но только с её появлением мир обрёл истинные краски.
В отличие от иных окружающих лиц, чёрствых и хладнокровных сухарей, потерявших интерес к потугам Героя уже после 258 акта его бесконечной драмы, Героиня готова лить слёзы до тех пор, пока на Земле не случится второй Всемирный потоп. Все знают, что тело человека на 70% состоит из воды, но мало кто в курсе, что 70% всех вод нашей голубой планеты едва ли сравняются с 30% того запаса жидкости, что накопила Героиня. Одна эта удивительная черта данной хрупкой особы делает ей большую честь и вызывает немалый интерес.
Роковая ошибка, которую может совершить человек, изучающий личность Героини, — это полагать, что он знает о ней всё. К примеру, наблюдая сцену поглощения Героиней завтрак, во время которой она с трудом удерживается от соблазна ежеминутно ронять палочки или случайно воткнуть их себе в глаз, можно сделать ошибочный вывод, будто бы она трогательно беззащитное и наивное существо. Но не верьте, о, не верьте этому обманчивому простодушию! В ней зарыта невероятная сила, имя которой — бескрайняя добродетельность!
Вот, например, ни разу не банальная сцена встречи Героини и Глубоко Несчастного Ребёнка, нуждающегося в помощи сильного покровителя. Что она говорит, когда видит преследующую его погоню? «Держись меня, и мы выберемся из этой передряги!» — радостно сообщает она жертве своего сердечного участия. В такие моменты волей неволей складывается впечатление, будто бы Героиня страдает от прогрессирующей болезни головного мозга, а то и от нескольких сразу. Об этом печальном факте её биографии знают абсолютно все персонажи повествования, начиная от Героя и Отъявленного Злодея, а заканчивая самим автором. Именно поэтому из жалости к бедняжке каждый стремится подсластить пилюлю, заменяя слова «умалишённая», «бестолковая» и «путающаяся под ногами» на «отважная», «самоотверженная» и «добродетельная», вводя читателя в страшное заблуждение.
И вот когда этот трагикомический дуэт оказывается в ситуации «спаситель — спасённый», чего можно от них ожидать? Полноты и искренности чувств? Безыскусного душевного порыва? Может быть, они явят изнанку человеческой души с терзающими её демонами и тенями? Как бы не так! Здешние герои могут броситься в омут с головой, могут творить любые глупости и с умными лицами нести пафосный бред, но поставь их перед сложными и глубокими эмоциями, как они теряют весь свой пыл. Не имея представления, что же им делать с этой неизведанной лакуной чувств, герои тупо решают поступать как всегда, разыгрывая обыкновенный фарс.
Героиня с криками бросается Герою в ноги, поливая ботинки слезами, точно из лейки. Герой сконфужен и раздосадован: ещё бы, ведь натуральная замша очень плохо переносит влагу. Но по сценарию он питает к этой полоумной затаённую симпатию, а потому не может позволить себе пнуть её, отправив в полёт на луну. Поэтому Герой спешит отделаться, вворачивая совершенно неуместную красивую фразочку, из которой фанаты произведения сотворят целый тотем и культ.
А ведь хуже всего то, что ситуация подталкивает делать неправильные выводы. Автор, по простоте душевной верящий, что внушает читателю мысль о бескорыстной помощи, будет жестоко разочарован в своих чаяниях. Публика гораздо охотнее воспримет модель поведения Героини, оказавшейся освобождённой от любых долгов и обязательств. Ну не прелесть ли? Человек взялся разбираться с твоей проблемой ради красоты своей души, а поэтому это не ты чего-то там ему должен, а он обязан благодарить тебя за оказанное содействие в деле его нравственного воспитания. Так то! Ведь дурной пример всегда будет заразительнее положительного.
Гинтоки исторг из себя трагический вздох. Мир — жестокое и несправедливое место. Честно слово, чего ради он рисковал своей жизнью, если в итоге на него забивают массивный болт, а вместо самого банального и простого «спасибо» нагружают неподъёмными пакетами с продуктами? К слову, среди покупок не было ничего, что бы согревало незадачливому спасителю душу, исключая лишь парочку пакетов клубничного молока да старину JUMP. А о том, что он мог отыграться на бессердечной девице, растранжирив её деньги, Саката вспомнил только по выходу из магазина.
Сокрушения необъяснимой рассеянности заняли всё время пути до дома. Когда же они наконец оказались в квартире, Гинтоки поспешил избавиться от тяготившей руки ноши, бросив её у самого входа. До кухни Цукуё пакеты и сама донесёт, не развалится. К слову, зачем она столько всего накупила? Несколько видов рыбы и мяса, три упаковки с яйцами, овощи, фрукты, десятикилограммовый мешок риса… Что за оптовые закупки? Да, для вчерашнего ужина он израсходовал немало продуктов, но не настолько же! А впрочем… Не всё ли равно?
Саката извлёк среди всего добра свои немногочисленные приобретения и прошёл в гостиную. Развалившись на диване и вскрыв пачку с молоком, он было принялся за чтение, но первый же совершённый глоток внёс неожиданные корректировки в его намерения. Оставшееся на языке сладкое послевкусие раскрыло незамысловатую истину — он зверски голоден. И одним клубничным коктейлем тут сыт не будешь.
Досадуя на проснувшийся аппетит, ставший слишком ощутимой помехой заслуженному отдыху, Гинтоки отложил коробку с напитком и журнал на столик, а сам отправился добывать пропитание. Впрочем, хоть он и чувствовал себя ловцом, вышедшим на охоту за дичью, на деле всего-то дошёл до холодильника, в недрах которого таились недоеденные давеча блюда. Он уже было собрался разогреть извлечённые на свет кушанья, когда из-за спины раздался голос:
— Гинтоки.
Даже не подумав развернуться к ней, он продолжил возиться с едой. Как же его достала эта стерва, кто бы знал.
Очевидно, заметив, что мужчина не собирается жаловать её вниманием, Цукуё подошла ближе и встала по правую руку от него. Гинтоки всё ещё делал вид, что не замечает её присутствия, когда она сунула ему под нос толстую пачку денег.
— Забирай и проваливай.
Шок мгновенно стёр из памяти злость, секунду назад властвовавшую над ним. В глубоком потрясении и недоверии он развернулся к ней, едва не задохнувшись от встреченного взгляда.
Холодное презрение. Она смотрела на него, как если бы видела перед собой грязь. Нет, не так. Грязь не способна вызвать у человека столько липкого отвращения. В её глазах он не человек и даже не вещь, а пустое ничтожество.
— Что… — отнявшийся язык отказывался слушаться, и Сакате пришлось прочистить горло, прежде чем продолжить, — что ты несёшь?
— Это твои деньги, ради которых ты так старался. Бери и убирайся прочь.
— Ты спятила?
— Это ты спятил, если думаешь, что я буду жить под одной крышей с подонком, вроде тебя, — прошипела Цукуё, зло блеснув глазами. — Пошёл вон.
— Ты маленькая… дрянь… — Проснувшаяся ярость слишком быстро нашла проторённый путь к сознанию, и сдерживать рвавшуюся наружу агрессию стало попросту невыносимо. Он ей не ручная шавка, чтобы сносить любые выходки. — Что ты несёшь?
— Я не буду жить с тем, кто собирается использовать меня как разменную монету с якудза. Я не продажная девка и не товар. Если хотел получить денег, то забирай эти и сгинь.
— Ты соображаешь, на кого тявкаешь? — прорычал Саката. — Я тебя спас, а ты…
— Спас? — саркастический возглас, в котором каждый звук так и сочился ядом, оборвал его на полуслове. — Меня? Если ты кого и спасал, так только собственную шкуру. Захотел поиграть на два фронта? Пожалуйста! Но не смей… Не смей вмешивать в это дерьмо меня и моего отца! — Её голос сорвался, зазвенев неприкрытой враждой и отчаянием.
— Цукуё, что ты… — Странный крик практически отрезвил пошедший вразнос мозг. В каком-то неосознанном стремлении он потянул к ней руку, но тут…
По кухне разнёсся оглушительный хлопок. Картинка перед глазами помутнела и поплыла цветными пятнами. Саката на автомате сжал в кулаке то, что девушка запустила ему в лицо.
Цукуё трясло мелкой дрожью, грудь тяжело вздымалась, а вырывавшееся дыхание казалось хриплым и болезненным. Мужчина перевёл глаза на собственную руку. Так и есть. Девчонка кинула ему в лицо деньги. Залепи она пощёчину, не было бы так оглушительно больно.
Гнев захлестнул неистовой ревущей волной. Впервые в жизни Гинтоки испытывал яростное, неконтролируемое желание ударить девушку. Наотмашь, чтобы не устояла на ногах, обессиленно падая на пол. Чтобы на скуле выступило красное пятно, а из разбитой губы потекла тонкая струйка крови. Чтобы по щекам бежали слёзы, а в глазах застыл страх и трепет. Чтобы навалиться, грубо вдавить в пол, задрать юбку и…
В последней попытке сохранить человеческий облик, Гинтоки впился свободной рукой в столешницу кухонной тумбы. Древесина угрожающе затрещала, но он не слышал. Полный ненависти взгляд прожигал застывшую перед ним Цукуё.
Нет, долго он так не продержится и попросту прибьёт эту тварь. Или сделает что-то гораздо хуже.
Мысли ринулись к неконтролируемой тьме, к худшей стороне личности, связанной с лютыми инстинктами. Последнее, на что хватило сил, прежде чем перейти столь близкую сейчас грань безумия, — сорваться с места и, не оглядываясь, покинуть кухню. Затем в коридор, обуться, накинуть куртку и выскочить из квартиры, хлопнув дверью. А в следующую минуту бежать по лестнице вниз, задыхаясь от бешенства и рвущегося наружу животного позыва.
Больше он не вернётся. Никогда.
Который час? Сколько времени она вот так простояла? И… он ушёл?
Цукуё как во сне дошла до двери. Сапоги и куртка исчезли, один лишь позабытый в спешке красный шарф остался небрежно брошенным на тумбочке. Девушка всхлипнула, но тут же отчаянно тряхнула головой.
Нет, она не будет жалеть. Ни себя, ни его. Если теперь он её возненавидел, то всё хорошо. Могла ли она ожидать такого исхода? Честно говоря, ей до сих пор не верилось, что он ушёл так быстро, так легко. Неужели она смогла так глубоко его задеть?..
В памяти ожило его лицо, его горящий бешенством взгляд. Багряные, точно открытая рана, глаза беспощадно прожигали душу. Даже теперь, когда его не было рядом, Цукуё чувствовала, как по телу скользят языки пламени, парализуя и лишая голоса, обрекая чувствовать, как от жара покрывается волдырями и лопается кожа. Она точно ведьма на костре, вот только совершенно немая, не способная хоть призрачно облегчить боль криком.
Девушка прикрыла глаза. Глубоко вздохнула и выдохнула. Затем подошла к двери и проверила замок. Как и думала, не заперто. Достав из своей сумки ключ, она просунула его в скважину и повернула несколько раз. Закончив с нехитрым делом, Цукуё пошла обратно, лишь на мгновение замешкавшись, зацепившись взглядом за алый шарф. Что ей с ним делать? Оставить себе? Выкинуть? Девушка помотала головой. Нет, потом, всё потом. Сейчас это совершенно неважно.
Зайдя в гостиную, Цукуё уселась на краешек дивана. Идти в свою комнату совершенно не хотелось, как если бы она стала совершенно чужой. Хотя разве то же самое не касалось всей квартиры? Иначе с чего бы претила мысль расположиться на мягкой софе поудобнее, позволив себе хоть немного расслабиться?
Цукуё тут же поднялась. В голове пусто, ни единой мысли, что ей теперь делать. Чем она обычно занималась после отъезда отца? Готовкой? Нет, сейчас её воротит от одного упоминания о запахах и вкусах. Уроки? Но их больше незачем делать. По дороге домой Цукки всё рассчитала: она прогонит сенсея, а весь срок до возвращения Джираи проведёт не выходя из дома. Да, чтобы придумать план похуже надо ещё постараться, но ей всё равно. Зато не пострадает Гинтоки и 3-Z. Цукуё верила, что отец её поймёт. Чем бы ни закончилась эта история, он будет знать: его дочь не могла поступить иначе, допустив смерть к тем, за кого отдала бы и жизнь.
Что же тогда оставалось? Цукуё подошла к книжному шкафу и сняла с полки первую попавшуюся книгу. Усевшись на пол, она привалилась спиной к дивану, открыв том на случайной странице.
«Профессор пришёл к заключению, что, кроме бусидо — этого специфического достояния Японии, иного пути нет. Бусидо ни в коем случае нельзя рассматривать как узкую мораль островного народа. Напротив, в этом учении содержатся даже черты, сближающие его с христианским духом стран Америки и Европы»*.
Цукуё вновь пробежалась по строчкам взглядом, но слова и их смысл отказывались идти рука об руку. Нахмурившись, она прочла их ещё и ещё раз, пока с удивлением не заметила расположившиеся по соседству «бусидо» и «христианство». Какая причудливая мысль — сопоставлять воинские предписания и религию. Автор, кем бы он ни был, человек чудаковатый.
От дальнейшего чтения отвлекла мысль, что очень хочется пить. Облизав пересохшие губы, Цукки поднялась на ноги и прошла до кухни. Поставив воду кипятиться, она раскрыла подвесной шкафчик, достав банку с зелёным чаем. Поискав глазами заварной глиняный чайник, она нашла его на сушилке для посуды. От нечего делать девушка взяла его в ладони, вертя в руках и разглядывая до тех пор, пока не подоспел кипяток. Цукуё знала, что зелёный чай не переносит стоградусной температуры, теряя многие ценные свойства, однако ждать совершенно не хотелось, а потому, обдав стенки горячей водой, засыпала в распаренный чайник листья и залила их. Подождав пару минут, она слила первую заварку и вновь плеснула внутрь кипяток. Маясь от ожидания, затянула незамысловатую песенку, незаметно подхваченную от Шинпачи, что часто мурлыкал себе под нос хиты Оцу-чан.
Наконец положенное время истекло, и девушка налила чай в чашку. Она уже хотела уйти из кухни, когда взгляд сам собой переместился на груду стоявших поверх столешницы контейнеров с едой. И точно, никто ведь их не убирал.
Поставив чашку, Цукуё принялась складывать пищу в холодильник. Закончив, она поспешила вернуться в гостиную и занять прежнее место, продолжив чтение.
«В эту секунду профессор случайно взглянул на колени дамы. На коленях лежали её руки, державшие носовой платок. Разумеется, само по себе это ещё не было открытием. Но тут профессор заметил, что руки у дамы сильно дрожат. Он заметил, что она, вероятно, силясь подавить волнение, обеими руками изо всех сил комкает платок, так что он чуть не рвётся. И, наконец, он заметил, что в тонких пальцах вышитые концы смятого шёлкового платочка подрагивают, словно от дуновения ветерка. Дама лицом улыбалась, на самом же деле всем существом своим рыдала».
Сильная сцена. Наверное, так и надо описывать серьёзные потрясения и переживания — простыми и ясными словами. Человек, создавший эти строки, хорошо понимает людей. А ей очень хочется пить.
Отложив книгу, Цукуё поднялась с пола, прошла на кухню, взяла чашку и подошла к заварочному чайнику. К немалому удивлению он был горячим. Девушка озадаченно захлопала глазами. Разве Гинтоки заваривал чай? А если и так, как же он до сих пор не остыл? Странно.
Пожав плечами, Цукуё налила душистый напиток в посуду и хотела покинуть кухню, но тут зазвонил телефон. Оставив чашку на столе, девушка прошла в прихожую и сняла трубку. На том конце провода послышался незнакомый мужской голос, желавший поговорить с неким господином Танакой. Цукуё вежливо известила человека, что он ошибся номером, на что получила извинения за беспокойства и короткое прощание. Легонько улыбнувшись неизвестно чему, Цукуё вернулась за прерванное занятие, вновь углубившись в книгу.
«Профессор, полагая, что гостья не пьёт чай из застенчивости, решил, что лучше самому подать пример, чем назойливо, нудно угощать, и уже собирался поднести ко рту чашку чёрного чая. Но не успела чашка коснуться мягких усов, как слова дамы поразили профессора. Выпить чай или не выпить?.. Эта мысль на мгновение обеспокоила его совершенно независимо от мысли о смерти юноши. Но не держать же чашку у рта до бесконечности!»
Метания профессора были не вполне понятны Цукуё, но зато зародили желания отведать чаю. Пустившись с этой мыслью на кухню, она выкинула из заварника имевшиеся листья — мало ли, сколько они там лежат — и поспешила включить электрочайник. Но странное дело, вода в нём оказалась ровно той температуры, что требовалась для заваривания зелёного чая.
Минут десять спустя напиток был готов к употреблению. Цукуё подошла к шкафчику с посудой, но не нашла в нём любимых керамических чашек цвета красной глины, покрытых светлой глазурью. А ведь их было три штуки. Куда же все разом подевались?
Она повернулась к сушилке, но та была совершенно пуста. В лёгкой растерянности Цукуё обежала кухню взглядом и застыла. Чашки стояли на столе: одна с левого края, другая — практически по центру. Подойдя к ним, девушка испуганно вздрогнула, обнаружив в каждой чай. Трясущимися руками она вылила содержимое в раковину, ополоснула и тщательно вытерла, убрав одну на полку, а в другую налив свежую заварку. Мучаясь страшной жаждой, выпила чай одним глотком, не обратив внимания на слёзы, выступившие из-за ободравшего горло горячего жжения. В чайнике хватало ещё на одну чашку, с которой Цукуё решила справиться за чтением.
«Каждый раз, опуская книгу на колени, профессор думал о жене, о фонаре-гифу, а также о представленной этим фонарём японской культуре. Профессор был убеждён, что за последние пятнадцать лет японская культура в области материальной обнаружила заметный прогресс. А вот в области духовной нельзя было найти ничего, достойного этого слова. Более того, в известном смысле замечался скорее упадок».
Девушка оторвалась от отпечатанных на бумаге строчек и потянулась за чашкой, но рука зависла в воздухе, не достигнув цели.
Только сейчас Цукуё заметила стоявшую на столе упаковку клубничного молока и раскрытый номер JUMP. Но по-настоящему напугали вовсе не они, а две совершенно одинаковые чашки с чаем. И если вторая только что принесена из кухни, то первая появилась прежде, чем она достала книгу с полки и уселась читать.
Задыхаясь от ужаса, Цукуё сжалась в комок, пальцами зарываясь в растрёпанные волосы. Голова разрывалась от кошмарных образов воспоминаний, несущих страх и отчаяние одиночества. Медленно раскачиваясь из стороны в сторону, точно полоумная, она тихо заскулила совершенно чужим тонким голосом. Протяжный вой сменился приглушёнными рыданиями и всхлипами, сломившими болезненный дух истерзанной девушки.
Он шёл, с силой вдавливая подошву и тут же отталкиваясь, выбрасываясь вперёд, точно под ногами лежал не жёсткий асфальт, а пружинящий батут. Шаг твёрдый, неровный, скачкообразный, будто нервное напряжение можно избыть из тела, как пыль из грязного мешка, если хорошенько встряхнуть. Занемевшие пальцы крепче сжали пухлую пачку денег, бесцельно комкая бумагу, пропитывая потом от взмокшей ладони, хотя тело и жалил промозглый озноб. Он мог бы идти так вечно: без мыслей, без чувств, без смысла.
В голове — хаотичное копошение звуков, возня, жужжание, крики. Мир потух, как гаснут в конце представления освещающие сцену софиты, а переливающийся радужным блеском хрусталь на роскошной люстре в центре зала засыпает мёртвым сном. Картинка перед глазами надтреснула, и глубокий разлом пополз вниз, на ходу обрастая сетью ломаных кривых, словно что-то разъедало поверхность изображения изнутри. Грубая линия кракелюр прорезала краску, и теперь она слезала иссохшимися лохматыми клочьями, за которыми багровел наспех закрашенный подмалёвок.
Он рвался вперёд, совершенно позабыв, что оставил позади. Люди, вещи и образы, казавшиеся понятными, разом обесценились, потеряв форму и содержание. Дорога, что вела вперёд, дома по обе её стороны, мужчины и женщины, спешащие куда-то — он видел их, но не различал меж собой, словно по отдельности они и не существовали. Казалось, точно ему показывают зажёванную плёнку, вынуждая до острой рези в глазах следить за скачками одних и тех же зацикленных кадров...
...Сквозь протяжный вой пробивается влажное чавканье грязи, раздувающейся склизкими пузырями, лопающимися с громким хлюпаньем, разлетаясь бурыми брызгами под ногами. Сильный толчок, за ним другой, третий, и вот земля исполосована, точно огромная лапа рвёт её изнутри. Тёмные борозды разрастаются, проглатывая срывающиеся с обвисших краёв комья почвы, возбуждённо дрожа от удовольствия и предвкушения. Треск заполняет собой всё пространство, отдаваясь пульсирующей болью в висках, подкатываясь к горлу острой тошнотой. Лёгкие не справляются, и кажется, что он вот-вот загнётся от удушья. Но паника давит сильнее физической слабости, и он плетётся, еле влача ноги, пока не спотыкается о проломленную глыбу асфальта, вылезшую посреди дороги, точно выкорчеванный пень.
Падая, он выставляет вперёд руки, чем спасает голову от неминуемого удара, хоть и ценой содранной с ладоней кожи. Он поворачивает кисти вверх и видит сочащуюся кровь, мешающуюся с угольно-чёрной пылью. Воздух переполняется душным запахом перегноя, живот скручивает резкий спазм, и мокрая от пота рубашка липнет к выгнутой дугой спине. Судорожный вздох, перед глазами мигают белые пятна и яркие вспышки, среди которых, возможно, затесалась и его душа, исторгнутая из тела, пока выворачивающиеся наизнанку внутренности подгоняли новые приступы рвоты.
Он стоял на коленях и клонил голову так низко, что концы жёстких белёсых волос вывозились в песке, стелившемся плотной дымкой у самой земли, как мошкара, копошащаяся над поверхностью пруда. Шершавые песчинки ложились на язык при каждом тяжёлом вдохе, мешаясь с желчной горечью, провоцируя сухой кашель. Он приподнялся и с отвращением сплюнул, черня минутную слабость последними словами. Осознавая, что лишь зря теряет время, вскочил на ноги и, игнорируя слабость и головокружение от истощения организма, ринулся вперёд.
Подземные толчки усиливались, угрожающе креня тротуар под подошвой, делая каждый последующий шаг всё более шатким и неустойчивым. Но страх подстёгивал гибкой плетью, разветвлённой на дюжину хвостов, каждый из которых оканчивался железными крючками. Впиваясь в тело, они не причиняли так много боли, как тогда, когда резким движением отрывались от кожи, вырывая кровоточащие куски плоти.
Жаль, что жизнью нельзя обменяться, как, например, меняется коллекционными карточками «Yu-Gi-Oh» детвора из младшей школы. «Отдам свою Морковку-Чемпиона за Номер-107*. — Ты шутишь? В какой вселенной морковь не уступает в цене роботу-дракону? Вот подгонишь левую ногу и правую руку Запечатанного Демона*, тогда и поговорим!»
— Хочешь предложить свою жизнь обречённому на смерть? Это попытка спасти или навек проклясть?
Голос мелодичный, слегка вкрадчивый, но неизменно проникнутый теплотой. Чего не скажешь о лице: посмертная гипсовая маска, снятая с покойника, и та выглядит живее добродушной улыбки, прибитой к бескровному лику, как редкая бабочка приколота к доске энтомолога.
— С годами люди умнеют, набираются жизненного опыта и сил, чтобы однажды взять ответственность за совершённые ошибки. Вижу, к тебе это не относится. — От непринуждённого смеха учителя в жилах стыла кровь. Напряжение выкручивало суставы и сводило мышцы тягучей ломкой, перемалывавшей волю в сухую крошку, бесцветный порошок.
— Заткнись, — угрожающе прорычал Гинтоки, подаваясь корпусом вперёд, расставляя ноги шире, а правой заступая вперёд, готовясь к нападению. Собеседник наблюдал за его действиями с нескрываемым интересом и тем умилённым благодушием, с коим присуще хвалить ребёнка за красочную мазню, окрещённую юным дарованием гоночной машиной.
— Превосходно! Пусть и безоружный, ты готов ломать кости и душить противника голыми руками. А где не достаточно рук, там всегда можно впиться зубами и терзать противника, как дикий зверь. Признаться, я лишь сейчас понимаю, сколько времени потратил впустую, обучая тебя владению мечом.
— Ложь. Он бы никогда не сказал такого.
— Откуда тебе знать? Должно быть, теперь, когда меня нет, легко гордиться тем, как хорошо ты меня понимал. Где проходит граница самообмана? Быть может, ты сам хотел моей смерти? Испугался, что однажды и я, единственный по-настоящему близкий человек, отвернусь от того, кому нет места ни в одном из шести миров*? Полагаю, можно поздравить тебя с тем, как удачно сложились обстоятельства.
Гинтоки не ответил, но глаза, намертво прикованные к улыбающемуся собеседнику, потемнели от пустой, выжигающей душу ненависти.
— Не знаю, какая кармическая цепочка привела к появлению выкидыша, вроде тебя. Не человек, не демон, не животное… Помнишь, я рассказывал о горе Сумеру и населяющих её альбиносах*? Ты делал вид, будто не слушаешь, но даже беглого взгляда хватало, чтобы раскрыть неумелое притворство. Равнодушие и скука сходили с лица, ты опускал веки, и мир зримый, мир пустых надежд и иллюзий исчезал, уступая место видениям другой земли, не столь красочной и шумной, но полной мягкого света и тепла… Из жалости я рассказывал сказки, что так тебе нравились, но в душе мы оба знали: они не про тебя. Мальчик с глазами убийцы, падший дух из глубин ада в теле ребёнка... И это с тобой мне следовало поменяться жизнями? Смешно. Смерть милосердней судьбы безымянного выродка, заброшенного в почву, на которой ему не прорости.
Нижняя челюсть мужчины с сухим щелчком опала к груди, подрагивая и болтаясь, словно слетевшая с петель дверь. Рот разверзся неестественно широко, и алые стенки глотки, блестящие и влажные, напоминали открытую язву, сочившуюся гноем и кровью. Из горла вырвался кашляющий смех, и челюсть накренилась ещё ниже, отчего захлёбывающийся надрывным хрипом звук всё больше походил на собачий лай...
— Ну-ну, Кирин, успокойся! Что на тебя нашло?
Оглушительный шум сердцебиения, отдававшийся в ушах звоном оголтело колотившей по алюминиевой кастрюле поварёшки, вывел Гинтоки из транса. Сознание постепенно возвращало предметам законные очертания, заменив учителя красавцем-лабрадором с лоснящейся шерстью, в свете фонаря отливавшей золотом. Выгнув спину и низко клоня голову, пёс напряжённо кривил мягкие губы, обнажая острые клыки и коротенькие зубы. Низкое горловое рычание сквозило странной внутренней борьбой, будто агрессия претила духу животного, и одна безысходность подталкивала угрожать противнику нападением. Собака то и дело беспокойно косилась на хозяйку, почтенную, но весьма энергичную пухлощёкую даму, словно справляясь о её благополучии.
— Ума не приложу, что это с ним, — суетливо причитала женщина, — раньше он никогда себя так не вёл. Извините за беспокойство.
Она поспешно поклонилась Гинтоки, искренне сожалея о поведении питомца. Однако жест, что для любого человека — лишь форма вежливость, подействовал на разгорячённого пса, как удар палкой. Резко вскинув голову, он зашёлся пронзительным лаем. Шерсть по позвоночнику вздыбилась жёсткой щетиной, точно иголки у дикобраза, яростная гримаса перекосила от природы вытянутую морду, вдавив её к переносице грядой нависавших складок. Челюсть распахивалась и смыкалась с громким клацаньем, с неё свисали и срывались к земле прозрачные капли густой слюны. Но больше всего завораживал взгляд: выкатившиеся далеко вперёд глаза позволяли отчётливо рассмотреть, что в чёрных зрачках, окружённых узкой карей каймой, разлилась дикая, стихийная злоба. Не пошлая людская мстительность, но чистый инстинкт, лишённый примеси жестокости из удовольствия.
— Кирин, место! Сидеть! — впустую прикрикивала женщина, насилу удерживая рвущуюся собаку. Рассердившись на своевольное животное, что не казалось хоть сколько-нибудь заинтересованным волей хозяйки, она в сердцах воскликнула: — Вот негодник! Останешься сегодня без ужина, а ночь проведёшь в конуре на улице!
— Хороший у вас пёс, верный.
Саката усмехнулся самому себе, поспешно отходя в сторону. Лишившись причины стресса, собака быстро успокоилась и обернулась к хозяйке, ликующе гавкнув и завиляв хвостом. Дама ещё пыталась отчитывать питомца по всей строгости, однако с каждым словом дребезжавшая от наигранного гнева интонация теплела, вылившись в умилённое воркование.
Гинтоки с минуту стоял, отстранённо наблюдая за окончанием сцены, происходившим без его участия, после чего развернулся и пошёл прочь. Кирин, да? Мифический зверь, отделяющий правду от лжи, встающий на защиту невиновных. Какая ирония — встретить его именно теперь, когда он бросил девчонку на произвол судьбы.
Мужчина скривился, сознав, что всё ещё сжимает в руке пачку денег. Сунув её в карман, он взамен извлёк мобильный телефон и, найдя нужный номер, нажал кнопку «вызов». В трубке послышались оптимистичные гудки, прервавшиеся ещё более оптимистичным голосом:
— Ха-ха-ха-ха-ха, Кинтоки, друг, вот так новость! Нечасто ты звонишь поболтать по душам!
— Я насчёт малолетки.
— Совет да любовь! Возраст согласия в Токио — 17 лет, стало быть, нет никаких рисков, что аудиенция твоего даймё* в замке химэ-сама потерпит фиаско…
— Ищи ей другую няньку, готовую выносить истерики и крики. Меня это больше не касается.
Воцарившееся молчание затянулось надолго, и Гинтоки уже собрался прервать звонок, когда из трубки раздался непривычно спокойный голос Тацумы:
— Надумай я спросить о причинах такого решения, ты же мне не ответишь, так?
— Именно. — Криво усмехнулся Саката.
— Кроме того, выбирая между бесплодными спорами с тобой и любовью милашки Орьё-чан, — на заднем плане послышались ласковые заверения объяснить Тацуме истинный смысл выражения «любовь до гроба», — я обязан отдать предпочтение своей ненаглядной. Ты же знаешь, как строптивы девушки из кябакура*: только отвернёшься, а они уже вытряхивают деньги из какого-то другого толстосума.
— Кладу трубку.
— Нет, подожди! — Сакамото явно забеспокоился. Послышалась какая-то возня, сопение и бубнёж, прилично расшатавшие нервы Сакаты, не слишком расположенного следить за бессмысленными трепыханиями старого приятеля. Однако прежде чем Гинтоки успел озвучить все известные ему речевые обороты, существование которых не признаёт цензура, собеседник удовлетворённо хмыкнул и бодрым тоном огласил: — Так! Прежде, чем жизнь разведёт вас с химэ-сама по разным берегам реки, скажи мне вот что: ты сейчас где?
— Где? — переспросил Саката, не особо рассчитывавший получить такой вопрос, а потому на автомате выдав своё местоположение.
— Отлично, недалеко от метро! Подходи на станцию минут через 15, один из моих людей передаст тебе особый презент.
— Отвяжись. Я сыт по горло чужими подачками…
— Что, и от хорошей порнушки откажешься?
— Чё?
— Тебе явно надо расслабиться, снять напряжение, а это беспроигрышный вариант…
— Беспроигрышный вариант — это взять твой подарок и, пользуясь правилом буравчика, запихнуть его в…
— Ты должен это увидеть, — Тацума говорил тихо и задумчиво. Должно быть, поэтому за его словами остро чувствовалось второе дно и какая-то дикая, чужеродная ему усталость. — Когда посмотришь, тогда… тогда и поступай, как знаешь. Против воли тебя всё равно не удержишь.
«Профессор пришёл к заключению, что, кроме бусидо...» — здесь и далее цитаты по рассказу Акутагавы Рюноскэ «Носовой платок».
Отдам свою Морковку-Чемпиона за Номер-107 — речь идёт вот об этом:
Морковка-Чемпион — i.ebayimg.com/00/s/MTYwMFgxMTA5/z/nacAAOSw8vZXL...$_3.jpg
Номер-107 — i.ebayimg.com/00/s/MTAwMFg3NTA=/z/f50AAOSwgApW~...$_3.jpg
Запечатанный демон — g-search1.alicdn.com/bao/uploaded/i2/TB196zVKFX...!!2-item_pic.png
Шесть миров — согласно буддийской концепции, жизнь в колесе сансары обрекает на муки бесконечного перерождения и вращения среди шести уровней бытия: 1. Мир богов; 2. Мир демонов и полубогов; 3. Мир людей; 4. Мир животных; 5. Мир голодных духов; 6. Мир адских существ.
Гора Сумеру и населяющие её альбиносы — рай и его обитатели в буддийском понимании.
Даймё — титул князя в средневековой Японии, владельца земель и господина для служивших ему самураев.
Кябакура — японский хост-клуб. Именно в таком заведении работает Отаэ.
@темы: Влечение, фанфик, Гинтоки/Цукуё, Gintama