Название: Влечение.
Автор: ManyaChka, она же akhCaynaM
Бета: Цумари
Дисклаймер: Я не я и лошадь не моя. И вообще, Сорачи-сенсей – наше всё!!!
Предупреждения: искренне стараюсь писать всё по канону, и всё же как огня боюсь ООС-ности... Тебе судить, дорогой читатель, пронесло или нет ^.^"
Рейтинг:
Пейринг: Гинтоки/Цукуё, фоном Сого/Кагура, Кацура/Икумацу, Матако/Шинске.
Жанр: Романтика, юмор, драма.
Статус: в процессе написания (9 глав).
Размер: макси.
Размещение: исключительно с согласия автора и с этой шапкой.
Глава 9 (часть 2)
*******************
Если бы в руки Окиты Сого попала «Тетрадь смерти», её триумфальное шествие по земле закончилось на ближайшей помойке.
— Но почему, о великий? — спросил бы какой-нибудь заурядный прыщ с фамилией Закияма или Ямазаки — какая разница, когда вместо мозга анпан, начинённый вопросами, вроде «какого цвета бельё на старосте класса?» — Если не вы достойны стать Богом этого прогнившего мира, то кто?
— Заки, с кем, по-твоему, ты разговариваешь?
— С лучшим из явленных в нашу эпоху, лучезарным Королём Садизма.
— Тогда слушай внимательно, а ещё лучше записывай. Повелеваю убить Хиджикату, и если его кровь ещё не провоняла уксусом и табаком, то сгодится как чернила.
— Господин, мы убили Хиджикату, но из него потекла не кровь, а майонез. Что нам делать?
— Как я и думал, он не человек, а простая соусница. Нельзя его выбрасывать с обычным мусором, иначе останки пойдут в переработку на вторсырьё, а «Хиджиката версия 2.0» мне не нужен. Сожгите тело, а прах смойте в унитаз. Пусть порадуется с того света, что организацией похорон какой-то майонезной банки озабочен сам Король.
— Будет исполнено, о повелитель.
— Что до титула, я знаю, о чём ты думаешь: Бог звучит лучше, чем Король. Однако быть Богом прогнившего мира — значит и самому отдавать гнильцой, тогда как Король Садизма — звание, не имеющее изъянов, независимое от правил, навязанных жалким клочком бумаги.
— Сир, червяку, вроде меня, не дано постичь ход вашей светлой мысли. Но теперь, когда вы всё так доходчиво объяснили, даже грязь на ваших сапогах, какой и являюсь я, смогла проникнуть в глубину дум, открытых лишь разуму величайшего из мудрецов…
Такими мыслями развлекался Сого, силясь отогнать скуку. Получалось из рук вон плохо, а оттого даже театр кровавых фантазий, баловавший изощрёнными постановками казней и пыток, выдавал третьеразрядный шлак.
Поморщившись, Окита скосил взгляд на Кондо, сидевшего справа, с головой ушедшего в решение сложного алгебраического уравнения. Но приглядевшись, Сого сразу нашёл, где тут горилла зарыта: порхающая над листами ручка выписывала отнюдь не математические вычисления, а завравшиеся загогулины, лгавшие глазам творившего их поэта, рядясь нежнейшей любовной поэмой. Со своего места Сого видел строчки перевёрнутыми вверх ногами, однако набросок голого мужика на полях стиха, обнаруживавший явные сходства с Отаэ, сам подводил к выводам о содержании чарующей поэзии.
Повернув голову налево, Окита упёрся взглядом в сосредоточенного Хиджикату, исписывавшего четвёртый лист мудрёными завихрениями из цифр и формул. Бегло просмотрев записи, лежавшие так, что их можно было свободно прочесть, Сого тут же приметил маленькую ошибку, закравшуюся в начало примера. Должно быть, Хиджиката попросту не заметил, что написал вместо минуса плюс, и теперь погряз в неравенстве, решение которого если и было достижимо, то верным уж точно не являлось. Но, как и положено настоящему другу, Окита открытием делиться не спешил, предоставив Тоширо шанс самому убить мозг тщетными попытками.
Место за противоположной от Сого стороной низкого стола обыкновенно занимал Ямазаки. Однако сегодня оно пустовало: набравшись смелости, по капле копившейся вот уже второй год, Заки всё-таки решился предложить Таме готовиться к экзаменам вместе. Не понятно, чем руководствовалась девушка, когда давала согласие. Ей, лучшей ученице класса, имевшей возможность посещать дорогущие подготовительные курсы, не было смысла тратить время на возню с не слишком сообразительным Сагару. И всё же Тама часами просиживала с одноклассником, терпеливо растолковывая, что, где, как и почему. По мнению Окиты, личность Ямазаки особой погоды не делала, и Тама с той же готовностью занималась бы с Элизабет или Мадао, стоило её об этом попросить. Но Заки не был бы Заки, если бы не оставался глух к доводам разума, довольствуясь слепой надеждой. Ну а Сого не был бы Сого, если бы вместо банановой кожуры, подбрасываемой идущим по краю обрыва товарищам, он вдруг принялся раздавать дружеские советы.
Резкий стук в дверь прервал монотонный поток мыслей. Сого переглянулся с одноклассниками и, убедившись, что никто из присутствовавших лиц гостей не ждал, пожал плечами и встал с места.
Не заморачиваясь формальностями, вроде попыток установить личность незваного визитёра, заглянув в глазок или осведомившись через дверь, он открыл замок и потянул ручку на себя.
— Йо, Соичиро-кун, — вяло поприветствовал Гинтоки и тут же принялся снимать обувь, как бы намекая, что уже пригласил себя зайти внутрь. Сого, вытесненный на небольшую приступку, которой начинались апартаменты, смотрел на учителя без тени эмоций.
— Данна, вы что тут забыли?
— Решил навестить любимых учеников, проверить, всё ли у них в порядке. Хорошо ли устроились, хватает ли денег, плотно ли питаются на завтрак, обед и ужин, — Саката договаривал фразу как раз под конец ревизии холодильника. Видимо, некоторые продукты вызвали у альтруистичного педагога сомнения в своей доброкачественности, а потому он мужественно извлёк их наружу, намереваясь лично проверить пригодность к употреблению.
— Пришли бесплатно поесть? — полюбопытствовал Окита, наблюдая за резвыми действиями Гинтоки, уверенного взбалтывавшего омлет.
— Поразительно. С таким интеллектом тебе уже стоило из Токийского университета выпускаться, а не из задрипанной старшей школы.
— А этот чего здесь забыл? — Вошедший Хиджиката с подозрением уставился на занятого делом Гинтоки.
— Это же очевидно, — покачал головой Сого, дивясь недогадливости одноклассника, — он тут ради вас.
— Что? Зачем?
— Данна сказал, что его достали бабы, и он пришёл искать утешения на широкой мужественной груди замкома.
— Чего?! Ты что несёшь?!
— О, сенсей, а вы тут какими судьбами? — Просиял заглянувший на огонёк Кондо.
— Это всё магия любви, тянущая сердца верных голубков друг к другу. Кондо-сан, нам стоит взять пример с жанра «Гет» и отойти в сторону, не мешая этой страстной паре окрасить финал истории в голубые тона.
— Ты больной?! — взревел Хиджиката. — Хочешь что-то красить, так вперёд, можешь вот прямо сейчас брать кисть и краску и начинать! Сам, не вмешивая в это дерьмо других!
— Не получится, Хиджиката-сан, — Окита развёл руки в сторону, — я вроде как страстно влюблён в девушку. У меня и её портрет на стене висит.
— Какой ещё портрет?! Ты это о фотографии Кагуры, пришпиленной дротиком по центру лба?!
— Именно. Что может быть романтичнее юноши, вздыхающего, глядя на нежные черты дорогого лица.
— Дай уточню: «нежные черты» — это пририсованные маркером рога, клыки, тройной подбородок, синяк под глазом и огромный прыщ на носу?
— Все влюблённые склонны приукрашивать объект воздыхания, — мечтательно изрёк Кондо. — Я тоже частенько грежу, как Отаэ-сан хватает меня за кадык мускулистой рукой и, сверкая алчущими крови глазами, тащит прямо к алтарю…
— Будьте смелее, Кондо-сан. Было бы гораздо интереснее, если бы нээ-сан не стеснялась и сразу брала вас за #$@*.
— Ну что ты, Сого, это только после церемонии, — смущённо залепетал Исао, поднеся ладони к пылающему лицу и водя по полу ножкой.
— В общем, дерзайте, Хиджиката-сан. Докажите, что вас не зря прозвали дьявольским замкомом, коварный вы искуситель.
— Какой я тебе замком?! Я по сюжету школьник, недоумок!
— Думаете, кто-то об этом помнит? Готов поспорить, что никто и не заметит, если мы изменим парочку второстепенных деталей.
В комнате воцарилось молчание, прерывавшееся лишь интенсивным чавканьем Гинтоки.
— Сого, что ты делаешь? — украдкой прошептал Кондо, боязливо озираясь по сторонам. — Нам не положено говорить о таких вещах.
— Класть я хотел, что мне положено, а что нет. Этот шлак уже ничего не спасёт. У нас есть лишь один выход — закончить историю прямо здесь и сейчас, — кухню озарил свет сказочно милой улыбки на ангельском личике Окиты. — Давайте, Хиджиката-сан, пожертвуйте своей задницей ради спасения невинных.
— Почему я должен делать нечто подобное?! И вообще, — тут Тоши развернулся к Гинтоки, который давно закончил с омлетом и под шумок планомерно вычищал холодильник, — ты-то чего молчишь?! Тебя устраивает такой поворот?!
— Отвяжись! — рявкнул Саката, дожёвывая подвернувшийся под горячую руку огурец. — Знаешь, когда я последний раз ел? В четвёртой главе!
— Да вы счастливчик, данна. Мне удалось перекусить в середине первой, и то лишь потому, что чайна поделилась обедом.
— Ты его украл, идиот. И потом, нашёл, кому жаловаться. Мы с Кондо-саном уже забыли, как выглядит нормальная пища.
— Можно подумать, ты это когда-нибудь знал. — Хохотнул Гинтоки. — Для справки: нормальная пища не может одновременно напоминать отход пищеварения и свернувшегося калачиком ленточного червя.
— А я всегда ношу с собой бананы! — встрял Кондо, с беззаботной улыбкой доставая из небытия целую ветку жёлтых плодов. — Кто-нибудь хочет?
Не успел он закончить вопрос, а Гинтоки уже припрятывал снедь во внутренний карман куртки, чей объём удивительным образом соответствовал размерам отхваченного добра.
— Берите-берите, у меня ещё есть. — Исао громко рассмеялся и в подтверждение своих слов принялся отчищать кожуру с нового банана, занесённого в его руку не иначе, как невидимым перстом провидения.
— Чёрт возьми, да что здесь происходит?!
— Это называется рекап-эпизод, — деловито прокомментировал Окита.
— Почему мы не пригласили Шинпачи? — возмущённо осведомился Гинтоки. — Он в этом деле большой мастак… «Земля самураев — много воды утекло с тех пор, когда нашу страну так называли…»
— Да вы издеваетесь?! Что это за рекап-эпизод, в котором вспоминают, кто и когда последний раз ел?!
— Мы здесь не только ради этого. — Кондо поднял большой палец вверх и подмигнул, стреляя звёздочками из глаз. — Я должен признаться, что прилетел на Землю с планеты Гори-гори, чтобы предупредить о нависшей над человечеством опасности. Тоши, только ты можешь спасти людей от вымирания. Ты был избран, чтобы положить конец вражде, длящейся веками, поженив гори-гори-принца на принцессе вражеского племени орангутангов Отаэ-сан…
— Вот прямо всё бросил и побежал вас сватать! Что это за чушь?!
— И правда, Кондо-сан, не выдумывайте лишнего. Хиджиката-сан избран совсем не для этого. Есть лишь один способ разорвать порочный круг: принести замкома в жертву богу яоя. Если мы обставим всё так, будто предыдущие главы существуют лишь для отвода глаз, а на самом деле данна с самого начала желал овладеть телом Оогуши-куна, то сможем выбраться из этой трясины прямо сейчас. Подумаешь, потеряем парочку читателей, зато толпы слешеров будут нашими.
— Захлопнись! Хочешь слеш — твори его сам! И вот ещё что, — тут Тоши поостыл и, достав из кармана брюк блок сигарет с зажигалкой, закурил, — я знаю, чего ты так завёлся. Из-за пейринга.
— Пфф, не смешите. Меня постоянно пихают в одну койку с чайной, и ещё один дерьмово написанный фанфик ничего не изменит.
— А я не о вас с Кагурой и говорю, — Хиджиката усмехнулся, с удовольствием наблюдая за тем, как чернеет лицо Сого. — Я о нас с Мицубой-доно.
— Тэмэ… — прошипел Окита, — не смей осквернять имя моей сестры своим грязными намёками.
— А я тут причём? — Тоширо выдохнул сигаретный дым, лениво поведя плечами. — Все претензии наверх. А так это лишь вопрос времени, когда нас соединит косая чёрточка, намекающая на романтические отношения.
— Я с удовольствием помогу тебе соединиться косой чёрточкой с могилой. Сдохни, Хиджиката.
— Ну-ну, будет тебе, Ягами-кун. — Гинтоки, украдкой вздохнув о слишком быстро опустевших полках холодильника, наконец-то обратил внимание на происходящее. — Твоя сестра в надёжных руках. К тому времени, когда раненная черепаха, еле влачащая сюжет вперёд, дотащит пассажиров до пункта назначения, они будут походить на высушенные сливы, морщинистые, ходящие с клюкой и костылями…
— Что это за сливы-инвалиды?!
— Короче, это всё не имеет значения. Важно лишь одно: мне нужно попасть в вашу квартиру.
— Ты к кому обращаешься, недоумок?
— Будем мыслить логически: нас здесь пятеро. Меня списываем со счетов ещё до начала игры; Соичиро-кун живёт один, кроме того, я и так у него дома. Призраку зверски убитого здравомыслия надоело ждать звёздного часа, и он ушёл глушить горе вместе с отшельником озера Тоя. Остаются два породистых придурка, снимающих соседние апартаменты: горящая горилла и её персональная сваха. Вот и к кому я могу обращаться, а?
— Эй, титул «гори-гори-принца» не значит, будто горилла горит! — возмущённо воскликнул Кондо, выпятив нижнюю губу. — Полыхает, как факел, лишь её сердце! Впрочем, другому поленцу тоже, бывает, достаётся немного огоньку…
— Всё это прекрасно, но дымящиеся поленца не помогут попасть в квартиру. Мне нужны ключи.
— Я не собираюсь пускать тебя в своё жильё, тем более, когда там никого нет. Зачем ты вообще… Эй, Кондо-сан, вы что творите?! — Хиджиката хотел было выхватить связку, которую Исао любезно протянул сенсею, но Гинтоки оказался проворнее, завладев яблоком раздора вперёд Тоши.
— Занесу в ближайший час, — сочтя, что они обо всём договорились, Саката вышел обратно в коридор, надел обувь и уже собрался выйти, когда скрипящий от раздражения голос Хиджикаты поставил перед ним вопрос.
— Я помню, чем мы тебе обязаны, но прежде, чем вот так запросто врываться в чужую квартиру, может, хоть скажешь, что будешь там делать?
Саката раздосадовано фыркнул и, повернув защёлку на дверной ручке, выбросил в воздух обрывок информации, содержание которой Тоширо вряд ли успокоило:
— Порнуху смотреть.
Полученный в дар от Сакамото диск ничем не выдавал своего постыдного содержания. Девственно белый конверт хранил столь же чистый лазерный носитель, отражавший свет игривым радужным бликом. Гладкая поверхность имела редкие царапины, наводившие на мысль, что видео вряд ли могло похвастаться большим количеством просмотров. Повертев диск и так, и этак, Гинтоки не обнаружил более ничего, что бы могло подсказать особенности поджидавшей его киноленты.
Зная Тацуму, Саката вполне мог представить, что приятель действительно прислал ему материалы, не предназначенные лицам младше 18 лет. Сверх того, Гинтоки чувствовал в себе силы выдержать подобный вызов судьбы. Да, после он сполна отплатит горе-шутнику, лишив Орьё-чан заманчивой возможности собственноручно искоренить свидетельство принадлежности Сакамото к мужскому полу. Но сейчас ему плевать, и даже если Тацума всего-то и хотел, что продемонстрировать миру специфическое чувство юмора, Гинтоки сможет временно примириться с долбящимися в телевизор гигантскими буферами, стремящимися проломить экран…
Гинтоки мотнул головой и стиснул зубы, прогоняя навязчивую картину, что против воли подсовывало воображение. Голые девицы его никогда не пугали, однако мысль, что он может найти среди участниц знакомое лицо…
Нет, не может, точно не может. Сакамото редкостный кретин, но даже он не стал бы так легкомысленно отзываться о записи, на которой…
Чем дальше, тем тяжелее давался вошедший в привычку сарказм. Гинтоки мысленно дал себе затрещину за поощрение нервозности, которую сам же и накручивал до предела. Включив телевизор и вставив диск в проигрыватель, он без колебаний нажал на «плэй». Наверняка это будет запись одной из серий «Dragon Ball», которую Сакамото отправил в качестве напоминания о вечных светлых ценностях, вроде дружбы и верности…
С первых секунд стало ясно, что съёмка велась без расчёта порадовать толпу избалованных кинозрителей. Размытый кадр долго угнетал немой безжизненностью, и единственное движение, нарушавшее чёрно-белую статику, — это резкие скачки крупных зернистых точек, облепивших экран, точно рой мух гниющий кусок мяса. Пару раз картинку располосовывала череда дребезжавших линий, и тогда изображение корчилось и шалело, наслаиваясь поверх самого себя, бесконечно множа одну и ту же застывшую гримасу.
Гинтоки пристально всматривался в очертания предметов, ища деталь, за которую стоило ухватиться взглядом. Однако единственное, что попадало в объектив камеры, — это несколько машин и массивная бетонная балка, служившая подпоркой для крытой стоянки. Саката зло скривился и уже потянулся к кнопке перемотки, не желая и дальше бесплодно таращится в пустоту, когда в правом нижнем углу экрана мелькнула какая-то тень. Вскоре возня повторилась, и тёмное пятно стало разрастаться в размерах, прорвавшись на сцену безликой толпой. Паршивое качество записи истолкло присутствующих в грязное-серое месиво, смазанное до грубых очертаний. Не удавалось даже сосчитать, не то что распознать хоть какие-то внешние черты или особые приметы.
Группа то ли из семи, то ли из восьми мужчин в странных тёмных одеждах расположилась полукругом, после чего здоровенный детина, ростом на голову выше других участников действа, протолкнул в центр хрупкую женскую фигурку. Тонкая и поникшая, словно ивовая ветвь, она низко склонила голову, крепче обнимая за плечи жмущегося к ней ребёнка. Нервно скачущая по экрану рябь сообщала всему изображению лихорадочное мельтешение, но даже ей не удалось скрыть ломкой дрожи, сотрясавшей маленькую девочку. Обвив руками талию женщины, она уткнулась светловолосой головкой ей в живот, то ли ища защиты, то ли боясь отпустить и навсегда потерять.
Шли минуты, оборачивавшиеся бесконечностью, но люди так и не меняли положения, и казалось, что вязкое напряжение растекается по венам тягучей смолой. Должно быть, они что-то обсуждали, то кивая в сторону застывшей женщины с ребёнком, то поворачивая лица к сгорбленному старику, расположившемуся с левого края полукруга, недалеко от бетонной колонны. Тот долгое время стоял недвижимо, и ни единый жест не выдавал, будто он слышит обращённые к нему слова. Однако в какой-то момент он поднял развёрнутую ладонь вверх, и вот уже остальные мужчины обратились в камень, не смея и шелохнуться.
Старик говорил недолго. Не прошло и пары минут, когда верзила, грубо вытеснивший женщину в центр, вышел вперёд, схватил ребёнка за шиворот и резким движением вырвал из материнских объятий. Девочка, мгновение назад бившаяся в ознобе, вдруг обмякла, как тряпичная кукла. Она не пыталась вырываться и броситься назад, не кричала и не заливалась слезами, а лишь безмолвно следила за тем, как могучая рука, способная разом проломить крохотную головку, заносит над ней кинжал…
Воздух заволокла душная пелена. Казалось, он знал финал задолго до этого дня и минуты, много раньше их встречи и прежде звонка Сакамото, беспечно предложившего пустяковую роботёнку. Возможно, эта сцена преследовала его с первого в жизни вздоха, проникнув в лёгкие с кислородом и напитав собою кровь.
Но как тогда получилось, что он совсем о ней позабыл? Как мог он отмахнуться от чужой боли, позволив легкомыслию каждодневной скуки выветрить отравленные воспоминания? Мысли бурлили и лопались, как горячие пузыри кипящей лавы, и чудилось, словно кто-то затягивает железный обруч вокруг головы.
А кадры вставали перед глазами снова и снова, и даже когда он доставал диск из проигрывателя, даже когда швырнул Хиджикате ключи, предварительно едва не выломав дверь в квартиру Сого, даже когда понапрасну пытался дозвониться Сакамото вот уже десятый раз, даже когда бежал по улице так, словно гнался за прошлым, он видел только одно.
…Женщина оттолкнула удерживавшего её человека и с силой, немыслимой для существа столь тщедушного и слабого, вырвала кинжал из ладоней убийцы. Замахнулась им и резко, не колеблясь и доли секунды, вонзила себе в грудь. Чёрное пятно стремительно расползлось по платью, пока тело медленно оседало вниз. Девочка рванулась вперёд, но опомнившийся громила вцепился в её запястье, потянув на себя. Она извивался ужом, противясь грубой хватке, брыкалась, билась, бросалась вперёд, но чужая рука впилась в неё с той равнодушной жестокостью, с какой металлический капкан вонзает острые клики в лапу животного. Пустая борьба ничего не могла ей дать, но девочка вряд ли была в силах это понять. Беззащитная малютка напоминала птичку с переломанными крыльями, подхваченную свирепым ветром, чей порыв закинул её на оголённые электропровода. Немой вопль искривил рот, и вот беззвучная запись, сопровождаемая лишь тихим жужжанием проигрывателя, разодрала слух криком, принадлежавшим не девочке, но умиравшей в ней душе. Картинку раздробили дёрганые волны, сползавшие к нижнему краю экрана каменным оползнем, в котором — один и тот же кадр, то же лицо, то же отчаяние, та же задушенная жизнь. Телевизор потух, и последнее, что Гинтоки увидел в чёрной зеркальной поверхности, стало его собственное отражение. И как он удержался, чтобы не разбить монитор?
Что и как говорить, какой реакции ждать от неё и как вести себя, об этом Гинтоки не думал. Мысли потеряли былую ценность и просто перестали существовать. Поэтому ворвавшись в квартиру, на ходу скидывая сапоги и вбегая в гостиную, он застыл на пороге, едва завидев сидящую на полу Цукуё, как если бы совершенно не ждал её увидеть.
Девушка выглядела потерянной и испуганной, словно видела в его лице прямую угрозу. В широко распахнутых глазах читался страх ребёнка, заплутавшего в непроходимой чаще. В дремучем лесу, где мрачная гуща листвы скрывает от глаз небо, где каждый шорох и треск сухой ветки таит опасность, где среди диких зарослей обрывалась тропа, а вместе с ней — надежда. Он мог окликнуть и протянуть руку, пообещав вывести куда бы ни пожелала, да разве же она пойдёт за тем, кому не может доверять?
Гинтоки постепенно приходил в себя, всё отчётливее сознавая простейшую истину: для Цукуё он совершенно чужой. Пара недель знакомства и два дня совместного проживания — вот и всё, что их связывает. А если учесть, что он только и делал, что пытался её оттолкнуть, вывод напрашивался сам собой.
Гинтоки ничего о ней не знал. После рассказа Сакамото ему казалось, будто он понял, что движет этой девушкой. И в ту же ночь, словно в насмешку над его самоуверенностью, Цукуё разрушила иллюзорное прозрение. Нежные прикосновения, тихий голос, покой, которого не чувствовал так давно, и тепло объятий, что так хотелось назвать родными. Как бы он не желал вернуть прежнего себя, насмешливо взирающего на Цукуё и видящего перед собой лишь вздорного подростка, но процесс оказался необратимым. За какие-то десять минут невинной близости она перестала быть обычным раздражающим ребёнком и обрела новое, совершенно неизвестное ему имя.
А потом похищение и последовавшая за ним ссора… Казалось, что тонкая нить, едва успевшая протянуться от сердца к сердцу, оборвалась, и её призрачные концы растаяли в воздухе, лишив шанса когда-нибудь соединить их узелком. Да он и не хотел этого, больше всего желая избавиться от связанных с ней воспоминаний.
И вот теперь эта запись из далёкого прошлого вернула его в самое начало. Перед ним сидела девушка, чью жизнь Гинтоки знал лишь по осколкам, фрагментам без начала и конца. Какое он имеет право влезать в её душу и тормошить то отчаяние, с которым она научилась жить? Саката ничего не ведал о том, чего Цукуё стоило перешагнуть через боль и идти дальше. И не ему, человеку, который только и делал, что сторонился её, выворачивать чужое сердце наизнанку, ожидая доверия и откровенности.
— Что… что ты здесь делаешь? — Заслышав собственный голос, Цукуё поморщилась, словно ругая себя за слабость, и постаралась нахмуриться. Однако Гинтоки слишком хорошо понимал, чего она добивается, и даже если бы теперь ей удалось изобразить страшное негодование, он бы всё равно не поверил.
Вздохнув, он с самым непринуждённым видом, на который только был способен, прошествовал к столику и уселся на полу рядом с ней.
— Не мог же я уйти, оставив здесь свой JUMP. — Заметил он, открывая журнал на произвольной странице. — И, кстати, — тут он положил на стол деньги, — эта сумма не покрывает и десятой части того морального ущерба, что ты мне нанесла. Не надейся так просто от меня откупиться.
— Ты должен уйти, — приглушённо просипела девушка.
— И сделаю это с великой радостью. Но только после того, как твой отец возместит мне все убытки.
— Гинтоки... уйди.
— Ха, — он усмехнулся с привычным нахальством и, не отрываясь от процесса имитирования чтения, заявил, — а ты повтори всё то, что сказала мне раньше. Тогда, пожалуй, и уйду.
Дыхание Цукуё, частое и шумное, словно дававшееся тяжким трудом, на несколько секунд стало единственным, что он мог воспринимать. Затем с её губ сорвался странный звук, то ли резко оборвавшийся хохот, то ли всхлип, и лишь затем она еле-еле выдавила:
— Проваливай…
— Ничего не слышу.
— Забирай деньги и… — тут голос оборвался, но Цукуё, сражаясь с собой, всё же удалось вернуть прежний шаткий контроль, — и убирайся прочь…
— Больше эмоций. Куда делся прежний накал страстей, а?
— Я… — Она едва держалась, шатаясь на грани между истерикой и абсолютной фрустрацией. Когда Гинтоки повернул к ней голову, то встретил остекленевший взгляд, подрагивавшие губы, трясущиеся плечи… — я тебя ненавижу… Не смей больше здесь появляться…
Цукуё не успела договорить речь, окончание которой грозило нервным срывом. Отшвырнув журнал, Гинтоки в один момент сцапал её за талию, насильно прижимая к себе. Девушка настолько ослабла, что даже не попыталась сопротивляться. Сложив руки у него на груди, она обессилено приникла головой к мужскому плечу.
— Дурочка, — шептал Саката, гладя её по спине, высвобождая заколки из светлых волос, — неужели и правда думала, что я куда-то уйду?
Цукуё ничего не ответила, замотав головой, хотя в нынешнем состоянии это могло значить всё, что угодно. Но Гинтоки и не ждал ответов и объяснений. Вдруг стало совершенно не важно, что там было раньше и что ещё ждёт впереди. Наверное, завтра утром она встретит его прежним холодным взглядом, сделав вид, будто ничего не произошло. Наверное, он даже ей подыграет, не захотев, чтобы внешне их отношения хоть как-то изменились. Должно быть, это единственный способ находиться с ней рядом, не рискуя выдать истинных причин, обративших обязанность защищать в желание и потребность. И пусть даже после Гинтоки ещё не раз проклянёт свой порыв, заклеймив его безумием и минутным помутнением, но…
Он хотел её обнимать. Хотел, чтобы она жалась к нему, ища успокоения, безмолвно прося о поддержке и отдыхе, которого не могла позволить, оставшись наедине с собой. Хотел, чтобы она покорно принимала его беззастенчивые прикосновения, когда он с жаром очерчивал контуры гибкого стана, ещё не позволяя себе откровенных посягательств, но уже не скрывая рвавшейся наружу страсти. Может быть, это и неправильно, и слишком скоро, и безосновательно, и ещё чёрт знает что, но он хотел быть нужным не кому-то, а именно ей — девушке, что так нужна ему самому.
Естественность, которую Гинтоки чувствовал в их близости, высвобождала наружу ту откровенность, что он привык прятать не только от окружающих, но и от самого себя. Лаская её талию, сжимая плечи, зарываясь ладонями в мягкие волосы, он безотчётно повторял себе: «Моя, только моя».